Потемкин

Елисеева Ольга Игоревна

В Вене, вероятно, рассчитывали, что князь станет вторым Бестужевым русско-австрийского союза. Из информации, выданной Гаррису Сен-Жаном, мы знаем, что австрийская сторона сделала Григорию Александровичу предложение, аналогичное прусскому, оно касалось независимого немецкого княжества где-нибудь в пределах Священной Римской империи⁴³. И снова Потемкин ушел от «награды» за «преданность» чужим интересам. Это наложило на его отношения с императором печать недоброжелательства, чем объясняются негативные отзывы австрийского монарха о друге Екатерины.

Австрийская сторона была уверена, что из союза с ней автоматически вытекает полный разрыв с Пруссией. Но это не было выгодно для России, и Потемкин не раз показывал,

что считает полезным не усиление одного немецкого государства за счет другого, а поддержание в Германии равновесия сил между Пруссией и Священной Римской империей. В этом было существенное отличие его взглядов от взглядов Бестужева, видевшего в Австрии «естественного» союзника России, «завещанного» ей Петром I.

22 августа 1780 года канцлер Кауниц с неудовольствием писал австрийскому послу в Петербурге Кобенцелю: «Потемкин высказал, что основание русской политики заключается в поддержании совершенного равновесия между Австрией и Пруссией. В былое время в Петербурге думали иначе, и в основании договоров (1726 г. и 1746 г. — О. Е.) лежала мысль, что прусский король общий и равно опасный враг обеих держав, и что для них одинаково желательно уменьшить его силу, возвратя королевство в прежние границы. В Вене взгляд этот не изменился, и старания Австрии будут и впредь направлены к той же цели»⁴⁴. А вот у Петербурга имелись свои цели на Юге.

Потемкин считал, что, пока немецкие державы противостоят друг другу, они не могут помешать России решать татарско-турецкий вопрос. В этом была суть политической системы князя. То, что Григорий Александрович старательно разворачивал русско-австрийский союз против Турции, не нравилось Иосифу II. Ему было бы желательно, как в Семилетнюю войну, использовать русских солдат против Пруссии. Вышло наоборот. Во Второй русско-турецкой войне Австрия сыграла роль союзника, которого втянули в вооруженный конфликт. Ее армия сковала часть турецких сил, чем помогла России. Таким образом, через четыре десятилетия Петербург расплатился по непогашенным векселям покойной Елизаветы Петровны.

Исходя из идеи равновесия, Потемкин не противился визиту в Россию наследника прусского престола. Племянник Фридриха II Фридрих-Вильгельм прибыл в Петербург 26 августа 1780 года. Он должен был поддержать угасающий русско-прусский союз и составить альтернативу сближению с Австрией. Встретив принца 23-го числа в Нарве, граф А. фон Герц вручил ему памятную записку, в которой давал характеристику положению при русском дворе.

По словам Герца, Потемкин сам был инициатором визита Фридриха-Вильгельма в Россию. Он высказал мысль о желательности такой поездки и добился согласия императрицы. Панин сначала «весьма одобрил эту мысль», но, узнав, «что почин этого дела принадлежит Потемкину», высказался резко против и даже заподозрил Герца в «преданности фавориту». Стараясь поддержать видимость добрых отношений с Пруссией, князь оставлял австрийскую сторону в напряжении. Он заставлял ее искать и добиваться союза с Россией, быть уступчивее. В противном случае, показывал он, пути к отступлению обратно, в «братские объятия Берлина», у Петербурга не отрезаны.

По словам Герца, Панин «имеет личные права на доверие прусского принца, так как он доставил Бранденбург-скому дому союз с Россией, который он постоянно поддерживал и никогда не оставит… Он добр, великодушен, прост и… скоро привяжется к принцу…Он ненавидит князя Потемкина и с трудом извиняет тех, кто добивается расположения этого фаворита».

Однако, как это ни прискорбно для Панина, именно на Потемкине в тот момент и смыкались интересы иностранных политиков. Он изображен лицом малопривлекательным и опасным. «Князь Потемкин, конечно, человек самый сильный в империи. Это человек гениальный и талантливый; но его ум и характер не располагают любить и уважать его. Весьма важно сделать его к себе благосклонным. Но так как великий князь, граф Панин и все важнейшие лица в народе его ненавидят, то надобно быть чрезвычайно осторожным, чтобы, приобретая его расположение, не оскорбить массу других людей».

Герц даже подсказывает принцу путь, которым можно завоевать благосклонность Потемкина. Надо обратить внимание на племянниц князя девиц Энгельгардт, особенно на старшую, Александру Васильевну. «Обе они очень красивы и кажутся даже любезными. Для принца нетрудно будет всегда оказывать им приветливость, и я думаю даже, что он не почувствует никакого отвращения ими овладеть».

При всех сложностях, с которыми прусский принц должен был столкнуться в России, Герц ставил перед его визитом практически невыполнимую задачу: «сделать из России союзницу, а не покровительницу Пруссии»⁴⁵. Ничего подобного принц, конечно, не смог.

Человек вялый и погруженный в розенкрейцерские мечтания, Фридрих-Вильгельм не сумел наладить добрых отношений с Екатериной, хотя внешне ему были оказаны отменные почести. Зато прусский принц поддержал тесные дружеские контакты с Павлом Петровичем и его второй супругой — Марией Федоровной. В дальнейшем берлинские политики делали ставку именно на цесаревича, участвуя в интригах на его стороне. Так ничего и не добившись, Фридрих-Вильгельм уехал 1 октября. Как заметил в письме к Румянцеву Завадовский: «Им до крайности скучали»⁴⁶.

ВООРУЖЕННЫЙ НЕЙТРАЛИТЕТ

Потемкину удалось «протолкнуть» проект сближения с Австрией. Это был несомненный успех. Однако за него пришлось дорого заплатить. Партия Панина была еще далека от потери политического могущества. Екатерина не могла не считаться с ней, и 1780 год стал временем своеобразного равновесия сил, когда влияние Потемкина и Панина застыли как бы на лезвии ножа. Чтобы проводить свою линию, от каждого требовались уступки. Со стороны Потемкина это было согласие на Декларацию о вооруженном нейтралитете.

Необходимость этой меры отстаивал Панин. С началом войны Англии в колониях торговля на морях стала делом крайне опасным. Суда нейтральных держав, шедшие с грузами к противникам Великобритании, например во Францию, задерживались и конфисковывались британской стороной как имущество врага. В том числе страдали и русские корабли. Поэтому в желании России защитить свои суда не было ничего удивительного или оскорбительного для Англии. Скорее политика Лондона заслуживала порицания.

Впервые Панин выразил британцам протест в декабре 1778 года. Именно тогда Гаррис настойчиво добивался заключения с Россией политического союза. Англия обещала Петербургу субсидию на случай войны с Турцией, за это русский флот вступал в военные действия против Франции⁴⁷.

При этом сама английская сторона не хотела пойти хотя бы на частичные уступки в вопросе о нейтральных кораблях. Только Голландии Великобритания платила за конфискованные грузы, поскольку еще в 1647 году между этими странами был подписан договор о свободном торговом обороте на морях. Россия не относилась к счастливцам, и ее грузы отбирались, хотя коммерческий договор 1766 года гласил, что флаг защищает товар.

Только в декабре 1780 года, через одиннадцать месяцев после провозглашения Декларации о вооруженном нейтралитете, британский посол Гаррис догадался, что Россия, коль скоро она так важна для Англии в качестве союзника, могла бы быть исключена из общих правил. Ее суда и грузы стоило бы оставить в покое, тогда, быть может, разговоры о помощи встретили бы в Петербурге с большим пониманием. Он писал о необходимости сказать Екатерине, «что мы пропустим все русские корабли, не прикасаясь к ним. Я не настаиваю, чтобы эта неприкосновенность была укреплена за ними публичными декларациями… Но следовало бы дать тайные предписания на этот счет нашим крейсерам»⁴⁸. Однако Лондон не внял предложению посла.