Потемкин
Шрифт:
10 апреля 1762 года Екатерина родила сына от Григория Орлова. Ее третий ребенок получил имя Алексея Григорьевича Бобринского. Даже через четыре месяца после воцарения Петра III лишь самому узкому кругу в гвардии была известна ее связь с Орловым. Действия Петра говорят о том, что не знал и он, — а это, в свою очередь, дает понять, почему заговор остался в тайне. Новый император не имел источников информации, то есть не мог воспользоваться важнейшей пружиной самодержавной власти.
Екатерина оправилась после родов в начале мая, но все еще продолжала колебаться. Напиваясь, ее супруг все громче угрожал развестись с ней и жениться на Воронцовой.
Законным наследником Петра считался его сын, шестилетний великий князь Павел: многие примкнули к заговору в убеждении, что именно он будет провозглашен новым императором, а Екатерина
Почти все уже забыли, что жив еще один российский император: Иван VI, свергнутый в младенчестве, в 1741 году, и заточенный теперь в Шлиссельбургской крепости на берегу Ладожского озера. Ему было теперь больше двадцати лет. По преданию, Петр III посетил Ивана в сыром застенке и обнаружил, что у несчастного помрачен рассудок. «Кто ты?» — спросил его Петр. «Я император», — последовал ответ. На вопрос, откуда он это знает, Иван отвечал — от ангелов и Богородицы. Петр подарил ему халат. Иван надел его и в восторге забегал по своей темнице, «как дикарь, которого одели в первый раз». Понятно, что Петр был рад обнаружить, что по крайней мере одного из потенциальных соперников можно сбросить со счетов. [45]
45
Массон 1996. С. 83.
Петр собственными руками превратил группу противостоявших ему гвардейцев в мощную партию. 21 мая он объявил, что покидает Петербург, чтобы возглавить датский поход. Подготавливая войска к выступлению, он переехал из Петербурга в Ораниенбаум, откуда и собирался начать кампанию.
Тремя неделями раньше, в конце апреля, император праздновал мир с Пруссией. Изрядно выпив, он предложил тост за императорскую фамилию, имея в виду себя и своих дядей-голштинцев. Все, кроме Екатерины, встали. Петр обратил на это внимание, а когда она ответила, что также является членом императорской семьи и имеет право пить за себя сидя, крикнул через весь стол: «Дура!» Повисла скандальная пауза. Екатерина вспыхнула, ее глаза наполнились слезами, но через минуту она взяла себя в руки.
По некоторым свидетельствам, в ту же ночь Петр приказал своему адъютанту арестовать жену, чтобы отправить — в лучшем случае, в монастырь. Испуганный адъютант бросился к принцу Георгу-Людвигу Голштинскому, который понял все безрассудство этого шага и вразумил своего племянника.
Теперь не только политическое, но и физическое существование Екатерины и ее детей оказалось под угрозой. Ей действительно ничего не оставалось, как защищаться. В течение трех следующих недель Орловы готовили гвардейцев к выступлению. В каждом полку имелись преданные им офицеры. Потемкин должен был подготовить конных гвардейцев.
План состоял в том, чтобы арестовать Петра, когда он выступит из Ораниенбаума в датский поход, и заключить его в Шлиссельбург. По словам самой Екатерины, действовать были готовы человек тридцать-сорок офицеров и десять тысяч солдат. [46]
Екатерина Романовна Дашкова, урожденная Воронцова, не сомневалась, что переворот произошел благодаря ее усилиям. Эта бойкая 19-летняя женщина, жена одного из верных Екатерине гвардейцев, считала себя Макиавелли в юбке. Она представляла аристократическую партию: крестница императрицы Елизаветы Петровны, она была племянницей канцлера Михаила Воронцова и родной сестрой любовницы императора. Поведение сестры вызывало у нее отвращение. Екатерина Дашкова продемонстрировала, что семейные связи не всегда определяют политические предпочтения: Воронцовы стояли у власти, а она участвовала в заговоре против них. «Политика интересовала меня с раннего возраста», — писала она в своих записках, которые вместе с мемуарами самой Екатерины представляют собой лучшее свидетельство об этих днях.
46
Главные источники описания переворота — «Собственноручные записки» Екатерины; ее письмо Понятовскому от 2 авг. 1762; письмо Роберта Кейта к лорду Гренвиллу, 1 (12) июля 1762 // Сб. РИО. Т. 12. С. 2-4; Madariaga 1981. Р. 21-37; Alexander 1989. Р. 5-16.
Никита Иванович Панин, как обер-гофмейстер и воспитатель маленького великого князя Павла, контролировал одну из ключевых фигур на шахматной доске двора, и Екатерина не могла обойтись без его поддержки. Идея Петра III объявить Павла незаконным ребенком грозила Панину потерей высокого придворного поста обер-гофмейстера. Полный, ленивый, медлительный, Панин на первый взгляд не производил впечатления энергичного политика. Дашкова писала, что «этот сорокавосьмилетний человек, всю жизнь проведший при дворе или в должности посланника, немного старомодный, одевавшийся изысканно и носивший парик a trois marteaux (в три локона), всем обликом походивший на придворного Людовика XIV, был слабого здоровья и очень ценил покой». [47] Тем не менее Панин не одобрял тирании Петра III. Как многие высокообразованные царедворцы, Панин надеялся заменить правление Петра аристократической олигархией. Он был противником фаворитизма, хотя его собственный род возвысился благодаря царской прихоти. {6} В 1750-х годах к Никите Панину была благосклонна Елизавета Петровна, пока ставший фаворитом Иван Шувалов не настоял на отправке его послом в Швецию. Вернувшийся только в 1760 году, не отравленный ядом придворных интриг, он был выгодным приобретением для любой партии. Итак, и Екатерина, и Панин желали свержения Петра, но с одним существенным различием: Екатерина хотела править сама, тогда как Панин, Дашкова и многие другие надеялись возвести на трон малолетнего Павла. «Молодой заговорщице, — писала Дашкова, — было очень нелегко завоевать содействие такого осторожного политика, как Monsieur Panin», однако взаимопонимание в конце концов было достигнуто.
47
Дашкова 1987. С. 54-55.
12 июня Петр выехал из Петербурга в Ораниенбаум. Екатерину, которая ждала в Монплезире, летней петергофской резиденции, отделяло от Ораниенбаума всего восемь верст.
27 июня случилось непредвиденное: был арестован капитан Пассек, один из гвардейцев-заговорщиков. Хотя дворян редко подвергали дознанию с пристрастием, раскрытие заговора казалось неминуемым.
Орловы, Дашкова и Панин впервые встретились вместе, чтобы выработать срочный план действий. Потемкин вместе с другими гвардейцами ждал их указаний. Бравые Орловы, по словам Дашковой, пришли в смятение, но, «чтобы показать им, что не побоюсь разделить с ними опасность, я попросила от моего имени передать солдатам: мною только что получены вести от императрицы [...] и им следует успокоиться». Ошибка могла стоить этим людям жизни, и едва ли самоуверенность юной княгини их успокаивала.
Самой же Дашковой грубоватые Орловы не внушали доверия. Она велела Алексею Орлову, главному организатору переворота, прозванному за шрам на лице «lе Balafre» — «помеченный шрамом», — немедленно скакать в Монплезир. Но Григорий Орлов колебался, ехать ли прямо ночью за императрицей или ждать следующего дня. Дашкова утверждает, что решение приняла она: «Я потеряла самообладание от гнева и тревоги... Я требовала объяснить, почему они медлят с исполнением моего приказания Алексею Орлову... «Теперь речь идет не о том, можно ли обеспокоить императрицу, — сказала я. — Лучше привезти ее сюда без чувств, чем рисковать, что, оставшись в Петергофе, она всю жизнь будет несчастной или вместе с нами взойдет на эшафот. Скажите вашему брату, чтобы он не медля скакал в Петергоф и привез императрицу». [48]
48
Там же. С. 66, 68.
Наконец любовник Екатерины согласился. Петербургские участники заговора получили приказ поднимать гвардейские полки. В середине ночи Алексей Орлов выехал из Петербурга в сопровождении нескольких гвардейцев. Одни стояли на запятках кареты Орлова, другие ехали в отдельном экипаже. Среди них был и вахмистр Потемкин.
В 6 часов утра они прибыли к Монплезиру. Потемкин с другими ждал у экипажа, готового помчаться в обратный путь, а Алексей Орлов отправился будить возлюбленную своего брата. Екатерина быстро оделась. Переворот мог свершиться только сегодня — или никогда.