Потемкин
Шрифт:
Вспышка раздражения Екатерины знаменовала, как и обычно, окончание их ссоры. Только что, 18 июля, она подписала новый рескрипт Потемкину, который закреплял достигнутое ими согласие и означал, что светлейшему пора уезжать на юг. Русские, польские и западные историки спорят о смысле этого документа уже двести лет. Главным противоречием кажется несовместимость предоставленных князю огромных полномочий с прочно утвердившимся убеждением, что к этому времени он потерял свое влияние. Легенда гласит, что Потемкин «не мог снести мысли о своей опале», когда «узнал, что Платон Зубов, по всей видимости, получил безраздельную власть над разумом Екатерины». Эту версию враги светлейшего сообщали иностранцам, приезжавшим в Петербург после смерти Потемкина. [983] Раз Екатерина II Зубов были готовы сместить князя Таврического — как, в самом деле, она могла поручить ему решать, мириться или воевать с турками и поляками? Значит, заключали
983
Vigee Lebrun 1879. Vol. 1. P. 323.
984
Lojek 1970. P. 579-581.
В июле 1791 года даже недруги Потемкина поняли, что он уезжает из Петербурга победителем. «Ему так доверяют, — информировал английский посланник Уитворт свое министерство, — что он имеет теперь полную свободу решать», заключать мир с Турцией или продолжать войну. Что же касается козней Зубова, «то нет никакой вероятности, что они увенчаются успехом — так велика благосклонность к Потемкину императрицы». [985] Спустя много лет Зубов признавался, что так и не смог устранить Потемкина со своего пути: «А устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтоб я брал с него пример». [986]
985
PRO FO, cyphers 106/67 (Уитворт Гренвиллу. № 40. 5 авг. 1791; Уитворт. 12 июля 1791).
986
PC. 1876. № 9. С. 43.
Как только мы поймем, что Потемкин был очень и очень далек от падения, станет ясно, что рескрипт 18 июля стал его триумфом, с лихвой компенсировавшим все неудачи в борьбе против Зубова. После подписания мира с Турцией Потемкин был бы свободен в осуществлении своих дальнейших планов; он мог начинать войну с Польшей и даже принимать решения о форме польской конституции. При этом, конечно, он стал бы согласовывать детали с Потоцким — дело должно было выглядеть так, будто поляки сами обратились к России за помощью. Рескрипт означал, что Потемкин убедил императрицу: осуществление его планов может подчинить поляков, не доводя Польшу до раздела. Однако Екатерина сочла необходимым уточнить, что, если замысел князя не удастся, раздел остается единственным выходом из положения. [987]
987
РА. 1874. № 2. С. 281-289 (рескрипт Екатерины Потемкину о Польше от 18 июля 1791).
В последний вечер в Петербурге светлейший обедал у своей племянницы Татьяны Энгельгардт. В числе гостей находилась графиня Головина. Она считала светлейшего самым безнравственным человеком столицы, но в этот раз ему удалось тронуть даже ее: Потемкин говорил, что скоро умрет.
24 июля 1791 года в 4 часа утра Потемкин выехал из Царского Села. Вослед ему Екатерина послала записку, исполненную теплотой их прежней любви. «Прощайте, друг мой, — заканчивала она. — Целую вас». Больше они не увиделись никогда. [988]
988
Головина 1996. С. 108; Переписка. № 1136 (Екатерина II Потемкину 25 июля 1791; пер. с франц.); КФЖ. 24 июля 1791.)
В Могилеве светлейшего приветствовал звон колоколов и пушечный салют. Чиновники, дворяне из самых отдаленных уголков губернии, дамы в лучших своих нарядах ожидали его у губернаторского дома.
Как только экипаж остановился, все бросились к нему, но князь Таврический, в летнем халате, покрытый пылью, прошел в дом, ни на кого не взглянув. Вечером, за обедом, он пригласил польского патриота Михаила Огинского присоединиться к своей свите и удостоил беседы — о Голландии, «которую он знал так, словно прожил там всю жизнь, об Англии, о правительстве, обычаях и нравах которых ему известно решительно все», о музыке и живописи, «прибавив, что англичанам незнакомо ни то, ни другое». Перейдя к обсуждению военного искусства, Потемкин объявил, что ключ к победе — это умение нарушать правила: «Стратегом нужно родиться». [989]
989
Oginski 1826. Vol. 1. Ch. 7. Р. 146-153.
Когда Потемкин подъезжал к Молдавии, князь Репнин уже вел переговоры с великим визирем в Галаце. Потемкин радостно сообщил Екатерине, что 24 июля подписаны прелиминарии, — но 31-го, когда ему оставался всего день пути, Репнин согласился на перемирие. Рассказывали, что Потемкин был в ярости на Репнина, укравшего его триумф. «Как, — сказал он ему, — будучи ничтожным учеником Мартэна [...], осмелился ты в мое отсутствие предпринять такие действия? Кто приказывал тебе так поступать?» — сообщает один из мемуаристов. Репнин был масоном-мартинистом, племянником Н.И. Панина, и входил в ближайшее окружение великого князя. Несмотря на это, он стал деятельным помощником Потемкина. «Библия объединяет их», — иронически объяснял де Линь. [990] Но в этот раз Репнин, заверенный письмами из Петербурга в том, что Зубов защитит его от неудовольствия Потемкина, решил действовать без согласования со светлейшим и допустил серьезную ошибку.
990
Массон 1996. С. 69; Ligne 1795-1811. Vol. 24. P. 67 (де Линь Иосифу II, апр. 1788).
Не зная о договоренности с Фокнером, Репнин подписал восьмимесячное перемирие, дававшее туркам возможность собраться с силами, и обязательство России не укреплять завоеванную территорию. Не знал Репнин и о том, что Потемкин ждет новостей с Черного моря: если бы флот Ушакова добился успехов, можно было бы «повысить кондиции». Ушаков разбил турецкий флот и поверг в панику Константинополь в тот самый день, когда Репнин поставил свою подпись под условиями перемирия. Опираясь на морскую победу, Потемкин мог бы принудить турок к продолжению войны и тем самым освободить Россию от обязательств, данных Англии. Когда Екатерина получила первое известие о заключенном перемирии, она обрадовалась, но узнав вслед за этим о победе Ушакова, стала негодовать на Репнина так же, как Потемкин. [991]
991
РГВИА 52.2.22.90-103 (Н.И. Репнин Потемкину, июль-авг. 1791); Переписка. № 1144 (Екатерина II Потемкину 12 авг. 1791); Сб. РИО. Т. 29, С. 220 (Безбородко Завадовскому 17 нояб. 1791); Энгельгардт 1997. С. 94; Сб. РИО. Т. 23. С. 553 (Екатерина II Гримму 27 авг. 1791); PRO FO № 106/67 (Уитворт Гренвиллу 5 авг. 1791); Самойлов. Стб. 1555-1557).
Светлейший поспешил в Николаев, чтобы осмотреть новые боевые корабли и дворец и, проделав путь в 500 верст, вернулся в Яссы за 30 часов. После этого он заболел, что часто с ним случалось после нескольких месяцев нервного напряжения, непосильной работы и изматывающих переездов. В Константинополе опять объявилась чума, а на юге России — эпидемия малярии.
Великий визирь Юсуф-паша собрал за Дунаем новую армию в 150 тысяч человек. Переговоры с турками продолжались. Посланник великого визиря начал переговоры с испытания решимости Потемкина: он спросил, не может ли Турция оставить за собой Днестр. Князь прекратил конференцию. Визирь принес свои извинения и предложил казнить своего посланника. Потемкин потребовал независимости для Молдавии, права России утверждать господарей Валахии и уступки Анапы. Он повышал ставки, провоцируя турок на продолжение войны. Но тут явилось грозное предзнаменование.
13 августа 1791 года умер от лихорадки один из офицеров Потемкина, принц Карл Александр Вюртембергский, родной брат Марии Федоровны, супруги великого князя Павла. Светлейший устроил пышные похороны. Потемкин прошел в траурной процессии по жаре и затем выпил два стакана ледяной воды. При выносе тела из храма он принял траурный катафалк за свою карету. Для такого суеверного человека, как Потемкин, не могло быть знака яснее. Почти без чувств его вывезли из Галаца. Он приказал Репнину выводить войска из мест, пораженных эпидемией. [992]
992
АКВ. Т. 8. С. 37 (Ф.В. Ростопчин С.Р. Воронцову 7 окт. 1791); Самойлов. Стб. 1555; Переписка. № 1145 (Потемкин Екатерине II 15 авг. 1791).