Потемкин
Шрифт:
В Петербурге не говорили теперь ни о чем, кроме как о наследстве князя Таврического: миллионы — или только долги? «Хотя он оставил значительное состояние, особенно в брильянтах, — сообщал граф Стединг Густаву III, — можно предположить, что, когда все долги будут уплачены, семеро наследников получат немного». Екатерина могла оставить долги на наследников, и тогда на уплату их ушли бы все деньги — говорили, что светлейший оставил 7 миллионов, — но она понимала, что, хотя Потемкин пользовался казной как собственным банком, он тратил и свои средства на государственные нужды, и подсчитать, сколько должна каждая сторона, уже невозможно. «Никто еще не знает точно достатка покойникова, — писал по приезде в Яссы Безбородко. — Много он должен казне, но много и на казне считает». Положение усугублялось тем, что придворный банкир барон Сутерланд умер почти в один день со своим покровителем, в результате чего разразился финансовый скандал, угрожавший и без того шаткому положению России на европейском финансовом рынке. Потемкин был должен Сутерланду 762 785 рублей; помимо этого, в одном только Петербурге долги его составляли 2,1 миллиона. [1015]
1015
Stedingk 1919. Р. 188 (Стединг
Со своей обычной щедростью Екатерина купила у наследников князя Таврический дворец за 935 288 рублей, а также коллекцию картон, стеклянную фабрику, бриллианты (на миллионы рублей) и несколько имений. Она сама заплатила долги покойного и предоставила делить огромное состояние семерым наследникам — Энгельгардтам и Самойловым. Только в Смиле каждый из них получил по 14 тысяч душ мужского пола, не считая имений в России, — и все-таки даже спустя десять лет ссоры между ними продолжались. Да и по прошествии двух столетий жители Чижево ищут в земле потемкинские сокровища.
Екатерина распорядилась закрыть все собрания в столице, прекратить приемы при дворе, вечера в Малом Эрмитаже. Некоторых восхищала ее скорбь: «Она потеряла не любовника: это был друг, гений которого не уступал ее собственному». Стединг находил, что «чувствительность» Екатерины — лучший панегирик Потемкину. [1016] Столица оделась в траур, но под внешней печалью многие скрывали торжество.
Если незнатное дворянство и младшие офицеры искренне оплакивали героя, то многие представители: аристократии и военачальники радовались. Великий князь Павел говорил, что теперь государыня может похвастаться тем, что в империи стало одним вором меньше, — хотя цесаревичу, конечно, нельзя ставить в упрек его желчность: в течение двадцати лет Потемкин делал все возможное, чтобы отдалить его от трона. Зубов, «хоть и не радовался открыто», имел вид человека, освободившегося «от тяжкого долгого ига». [1017]
1016
Массон 1996. С. 69; Stedingk 1919. Р. 188 (Стединг Густаву III 4 нояб. 1791).
1017
Stedingk 1919. Р. 196 (Йеннингс Фронсу б/даты).
Когда весть о кончине князя дошла до Румянцева-Задунайского, присутствовавшие ожидали, что он обрадуется, но фельдмаршал встал на колени перед образами и объяснил удивленным очевидцам: «Князь был мне соперником, может быть, даже неприятелем, но Россия лишилась великого человека, а отечество потеряло сына бессмертного по заслугам своим!» Безбородко признавал, что «много обязан [...] редкому и отличному человеку». Скорбел и Суворов, чувствовавший, что героический век окончен: Потемкин дал развернуться его гению, чтобы прославить отечество и прославиться самому. Полководец дважды ездил молиться на могилу светлейшего. [1018]
1018
Глинка 1845. С. 79; АКВ. Т. 13. С. 223-228 (Безбородко С.Р. Воронцову 17 нояб. 1791).
Л.H. Энгельгардт, участвовавший в подготовке церемонии погребения князя в Яссах, заговорил с тремя гренадерами, служившими под началом Потемкина. «Покойный его светлость был нам отец, — сказали солдаты, — облегчил нашу службу, довольствовал нас всеми потребностями; словом сказать, мы были избалованные его дети; не будем уже мы иметь подобного ему командира». Даже желчный Ростопчин признавал, что гренадеры Потемкина плачут по нему. Безбородко, расспрашивавший солдат о тяготах при осаде Очакова, услышал, что «тогда так нужда велела» и что Потемкин обращался с ними с великой добротой. [1019]
1019
Энгельгардт 1997. С. 98; АКВ. Т. 8. С. 39 (Ростопчин С.Р. Воронцову 25 дек. 1791; пер. с франц.); АКВ. Т. 13. С. 223-228 (Безбородко С.Р. Воронцову 17 нояб. 1791).
Двойственное отношение, которое возбуждала у современников личность Потемкина, невероятно исказило его образ в исторической перспективе и затруднило объективную оценку его достижений. Враги обвиняли его в лени, разврате, нерешительности, Сумасбродстве, лживости, некомпетентности в военных делах, но даже они признавали его мощный ум, силу характера, масштабное видение политической ситуации, смелость, щедрость и великие достижения.
«Невозможно отрицать, — писал первый биограф Екатерины Ж.А. Кастера, — что ум, мужество и энергия, а Также многие, одни за другим развернувшиеся дарования сделали его достойным места первого министра империи». Де Линь говорит, что природа создала Потемкина из материала, «которого хватило бы на сто человек». [1020]
1020
Castera 1798. Vol. 3. Р. 333; Ligne 1795-1811. Vol. 22. P. 82 (де Линь Екатерине II, 1793).
Как завоеватель новых земель Потемкин стоит рядом с Петром Великим. Так же, как Петр, он заложил новые города и построил флот, так же, как первый русский император, умер в 52 года — но на этом сходство заканчивается, потому что* Потемкин был столь же человеколюбив и незлопамятен, как Петр жесток и мстителен.
По-настоящему личность князя Таврического можно понять и оценить только в свете его уникального партнерства с Екатериной: здесь мы имеем дело с беспрецедентным любовным и политическим альянсом. Считать его только историей нежной любви и благородной дружбы означало бы игнорировать колоссальные исторические свершения, ставшие плодом этих отношений.
Отношения с Екатериной позволили Потемкину превзойти всех прославившихся в истории министров-фаворитов и вести себя подобно царю. Он щеголял своей почти неограниченной властью, но в то же время страдал от двусмысленности своего положения. Он вел себя сумасбродно, потому что мог себе это позволить, но, обладая полномочиями соправителя империи, официально им не являлся. Как все фавориты, он страдал от всеобщего убеждения, что действиями «доброй правительницы» руководит «злой советник», — отсюда и название его первой биографии: «Князь тьмы». Если бы он был царем, его судили бы по его свершениям, а не по образу жизни: коронованные особы могут позволить себе любые причуды. «Его завоевания увеличивали славу империи, — говорил о нем Сегюр, — однако восхищение, которое они вызывали, адресовали императрице, а ненависть — ему». [1021]
1021
Castera 1798. Vol. 3. Р. 333.
Светлейший был смел в политике, но осторожен на поле боя. В непосредственном командовании армией он действительно отличался медлительностью, но являлся при этом непревзойденным стратегом как на суше, так и на море: он был одним из первых, кто применил одновременные действия морских и сухопутных сил на огромном театре военных действий. Ему ставили в вину то, что в русской армии царит беспорядок и коррупция, но то, чего он добился в борьбе с этими пороками, заслуживает уважения. Так, Безбородко, приехавший в армию после его смерти, удивлялся увиденной им организованности. [1022] Кроме того, нельзя забывать, что при всех «беспорядках» армия Потемкина побила турок, которые нанесли многочисленные поражения австрийцам, — а те считались в Европе гораздо лучшими воинами, чем русские. Как напоминала Екатерина Гримму, на счету Потемкина — только победы, а этим могут похвастаться немногие генералы. В целом военная история до сих пор не отдала должного Потемкину: он был безусловно талантливый военачальник, хотя и стоявший на одну ступень ниже, чем такие гении военного дела, как Фридрих Великий, Суворов или Наполеон. Если же вспомнить его заботу о солдатах, то равного ему не знала русская история, вплоть до сегодняшнего дня, времени чеченской войны.
1022
АКВ. Т. 13. С. 223-228 (Безбородко С.Р. Воронцову 17 нояб. 1791). Ср. с контекстом: «Что до войска касается, они в весьма хорошем состоянии. Отнюдь не изнурены, не босы и не нагие [...] Впрочем войско в духе, но и в своеволии. Оно не очень высоко ставит своих офицеров. Сии последний довольно хороши. Но признать надобно, что, нарядив их в куртки простого солдатского сукна, чего нигде нет, поставили их в такой вид, что их никак от нижних чинов не распознаешь. Солдаты весьма хвалят покойника и о нем сожалеют. Когда их спросишь, трудно ли им было перенести нужды под Очаковом и прочее, они обыкновенно отвечают: «Ну, тогда так нужда велела, да за то и город взяли; а после тем хорошо, что нас за ученья не бьют, как прежде били, и лишней чистоты не спрашивают». Случалось, что офицеры, видя непослушание и своевольство, жаловалися покойнику; но он любил всегда править подчиненных, и винить начальников. С другой стороны и офицерство чувствует, что уже у него не будет такого сильного предводителя, по которого словам производили и награждали всякого. Впрочем строй упал во многом, и все, что составляет основание тактики, совершенно пренебрежено. Жаль, смотря на сию прекрасную армию, что она в сей части толико упущена. [...] Я не знаю, как граф Николай Иванович [Салтыков, вице-президент Военной коллегии] выдет из всего нынешнего воинского хаоса. Названия полков и вооружение их, все не то, что мы знаём, и ни на что нет почти государевой конфирмации. Страннее всего, что покойникова страсть к казакам до того простиралася, что он все видимое превращал в сие название. В Екатеринославской губернии мещанин, однодворец, грек, раскольник, серб и волох преображены в казака. Но тяжелее всех так называемые черноморцы. Они отпускаются по билетам своих начальников, шатаются по губернии, грабят, разбойничают и людей убивают. В самом Кременчуке по ночам опасно выдги на улицы, и были примеры, что домы ограблены. Недовольно, что сии разные народы и состояния народныя учинили-ся казаками: покойник хотел всю почти регулярную конницу теми же сделать и, составя полки казачьи, хоть и регулярные, определить в них донских старшин полковниками. [...] Другое у него пристрастие было к названию Екатеринославского: имея кирасир, и егарей сего имени, учредил он полк гранодер Екатеринославских в десяти баталионах, т.е. одних рядовых до девяти тысяч. Возможно ли туг управиться полковнику, которого из городничих взял? Равная нелепость сделана и с кирасирами, которых 24 эскадрона в один полк втащил и которые приносят только пользу Энгельгарду. Легкие войска казачья, надобно отдать справедливость, в весьма хорошем состоянии. Начальники их люди предостойные, бригадиры Орлов и Платов и полковник Исаев люди знающие, скромные и такие, что нигде их показать нестыдно. [...] Корабельный флот наш в весьма почтительном количестве судов. Я думаю, что вы имеете о том ведомости, каковые нынешний начальник армии послал к государыне. Флотилия также довольно хороша. [...]» (Примечание переводчика.)
Тридцать лет спустя граф Ланжерон, чье предвзятое описание Потемкина повредило репутации князя не меньше, чем записки де Линя или сочинение Гельбига, признавал: «Я судил его слишком строго, и на мои оценки повлияло мое возмущение. [...] Конечно, он имел все недостатки придворных, вульгарность выскочки и дерзость фаворита, но все это перемололось на мельнице его гения. Он ничему не учился, но [...] его ум был так же велик, как его тело. Он умел замышлять и исполнять чудеса — и такой человек был необходим Екатерине. Он занял Крым, покорил татар, переселил запорожцев на Кубань и цивилизовал их, основал Херсон, Николаев, Севастополь, построил в этих городах верфи, создал флот, стал властелином на Черном море [...] За все эти чудеса он достоин признания». [1023]
1023
ААЕ 20: 362 (Langeron. Evenements de 1790-1791); Брикнер 1895. С. 841. Что касается управления армией — Потемкин действительно позволял полковым командирам использовать их положение для личного обогащения, но в последние годы учредил инспекцию для предотвращения злоупотреблений. Иностранцы (напр., Damas 1912. Р. 114-116) утверждают, что он полностью пренебрегал учениями, но архивы и опубликованные документы показывают, что это не так (напр., Сб. ВИМ. Т. 4. С. 217). Потемкин просто не видел смысла в жестокой и педантичной прусской муштре и опирался на татарскую, казацкую и русскую военные традиции, что оскорбляло европейцев, в частности, Ланжерона, Дама и де Линя. Если же говорить о коррупции, то можно вспомнить, что во Франции при Людовике XVI она была ничуть не меньше, а в британской армии, хотя частично и реформированной в 1798 году, должности продавались вплоть до 1871 г.