Потерянная родина
Шрифт:
Как долго он выдержит это? Ако понял: если он сейчас же не попадет в тепло, случится что-то плохое и непоправимое. Где-то на пароходе должно быть теплое место — близ огня, где белые люди спасались от напасти. Теплый воздух струился кверху из машинного отделения, но Ако не решался приблизиться к капу, так как там было слишком светло. В камбузе тоже, должно быть, тепло, но сколько Ако мог бы там прятаться? Какой-нибудь моряк мог войти за кофе, увидать его, и тогда всему конец.
Не в состоянии дольше выносить эту муку, Ако завязал брезент, покрывающий шлюпку, и прокрался к трубе парохода. Вокруг трубы снега не было, так как теплый металл растопил снежинки. Ако приложил руки к трубе, она была приятно теплой — ни холодной, ни горячей. Тогда он влез на плоское основание трубы и некоторое время стоял, прижавшись всем телом к теплой стенке. До чего ж это было приятно! Лучше целую неделю голодать, чем одну ночь мерзнуть.
Ако сообразил, что тепло идет снизу, откуда доно: сились. странные звуки. Может быть, там темно и еще теплее, чем здесь, наверху? Хорошо бы туда пробраться и спрятаться. Если бы на пароходе были такие люди, как Боби Грейн, Ако мог бы зайти к ним в каюту и поспать на койке, но он знал, что эти белые не такие. Белые люди, наверно, бывают двух пород — такие, как Боби Грейн, и такие, как на «Сигалле». Не поздоровится тому, кто повстречается с последними.
Немного обогревшись, Ако отправился на поиски теплого убежища. Снова пришлось ему босыми ногами ступать по снегу, красться вдоль спасательных шлюпок до края палубы и дрожать на ветру. С верхней палубы он увидел внизу узкую темную дверь. Она была открыта, и из этой двери доносился наверх резкий шум. Но больше всего заинтересовал Ако розоватый отблеск пламени. Там внизу, видимо, горел большой костер, накалявший огромную трубу, подле которой Ако грелся.
Поблизости не было видно ни одного человека.
Бесшумным, упругим прыжком островитянин перемахнул на среднюю палубу корабля и через узкую дверь проник в необычного вида полутемное помещение, пол в котором был устлан железными листами. Узенький трап вел вниз к котлам, где полуголые люди возились у топок. В этом помещении все стены были теплые, а воздух такой приятный, что Ако ни за что не хотелось уходить отсюда. Слева от двери он заме* тил темную узкую щель. Он в темноте ощупью продвинулся по ней на несколько шагов. Дальше щель расширялась, и Ако, внимательно присмотревшись, заметил новое основание огромной трубы, которое здесь было не круглым, а четырехугольным. Снизу вверх плыл обжигающий жар, и все тут было покрыто густым слоем черной угольной пыли, но это не могло омрачить радесть юноши. «Здесь я останусь, пока корабль не доплывет до берега», — думал он.
В узкой щели, по которой Ако пробрался сюда, он нашел пару небольших досок. Положив их рядышком, одну возле другой, Ако мог довольно удобно усесться и даже вытянуться во весь рост. Вспомнив, какая сейчас ужасная погода и как приятно здесь, в тепле, Ако ощутил такое блаженство, что позабыл даже про голод.
В ту ночь он не ходил искать пищи.
У кока «Уиндспайтера», уважаемого мистера Харимена, в последнее время было прескверное настроение. Когда матросы и кочегары приходили в камбуз за едой, Харимен сердито разливал похлебку, бросал в плошки мясо и не вступал ни в какие разговоры. Очевидно, его что-то удручало. Угрюмое настроение Харимена сильно отражалось на приготовляемой им пище. Обуреваемый неприятными думами, он забывал посолить суп, а иной раз по рассеянности подсыпал слишком много соли. Тогда в матросском кубрике сейчас же заваривалась кутерьма. Матросы посылали делегацию к штурману и просили удостовериться, можно ли считать съедобным такое пойло.
— Дражайший кок, если ты думаешь, что мы из породы оленей и любим соль пуще своей жизни, то ты ошибаешься. Ешь сам свои помои!
Повар гневно таращил глаза, но ничего не говорил. Его давно мучили тяжкие подозрения, но пока одно дело окончательно не выяснится, он не мог открыто говорить об этом.
— С коком действительно творится что-то неладное, — заметил однажды за обедом штурман Берн— ели. — Ну, полюбуйтесь, господа, что это за бифштекс! Подошва, а не мясо.
— Ив самом деле странно, — согласились другие офицеры. — Всю дорогу так хорошо готовил, и вот тебе на — вконец испортился.
— Так дело не пойдет, — сказал Бернсли. — Я с ним поговорю.
В промежутке между обедом и полдником Бернсли завернул в камб.уз. Чтобы не уронить престижа кока в глазах его подчиненных, штурман отослал юнгу что-то прибрать в своей каюте, петом дипломатично начал:
— Харимен, что с вами? Старый кок с многолетней практикой, славным прошлым, а ни с того ни с сего допускаете такие оплошности, которые непростительны даже новичку! Скажите, о чем вы думаете, стоя у плиты! Для мечтаний достаточно времени ночью.
Колкие слова штурмана задели Харимена за живое. Он чуть не прослезился.
— Вам, штурман, легко смеяться. А насчет мечтаний… не знаю, как бы вы заговорили, если бы с вами приключились такие штуки, какие обычно случаются только во сне. Я думаю, что мы достаточно хорошо кормим своих людей — от каждой кормежки кое-что перепадает и чайкам. Но если сытый человек еще и крадет, то это нельзя назвать иначе как хулиганством.
— Крадет? Харимен, и в самом деле не снится ли это вам?
— Но если я своими глазами вижу, тогда уж это не сон. Ну подумайте, штурман. По вечерам я время от времени выпекаю хлеб и оставляю его на столе остывать. На всякие числа у меня хорошая память, и я каждый раз держу в уме, сколько штук испек и оставил в камбузе. Утром одной буханки не хватает! И так уже третий раз. Но это еще не все. В духовку постоянно кто-то заглядывает, и те лучшие куски, что я оставляю на ночь господам офицерам, исчезают. Не иначе, как среди команды завелся какой-то хулиган, который решил надо мною поиздеваться. Возможно, он вовсе и не ест этот хлеб и другое добро, а швыряет за борт. Мол, подразним немножко кока, а то он от хорошей жизни больно разжирел. Вот какие люди… -| повар всхлипнул. — Як ним всей душой, а они со мной, как с собакой.
— Гм… — усмехнулся Бернсли. — Это неприятно. Вы подозреваете кого-нибудь?
— Откуда же мне знать! На вид-то все невинны, как младенцы.
— Вам следовало бы попытаться изловить этого озорника.
— Я уже пытался. На ночь оставлял дверь своей каюты полуоткрытой. Да вот беда — привык я к нормальному образу жизни — вовремя спать и вовремя подниматься. По вечерам, когда убираю камбуз, меня так клонит ко сну, что при всем моем желании не могу дождаться полуночи. А этот хорек, вероятно, повадился ходить после полуночи. Сегодня вечером опять буду печь хлеб. Ясно — он опять будет тут как тут. Вот бы поймать его! Я уже смастерил из старого каната добрую плетку. Большой кухонный нож тоже наточен, как бритва. Шуткой он у меня не отделается.
Бернсли, немного подумав, сказал:
— Постарайтесь в эту ночь не заснуть! Напейтесь кофе покрепче — сон как рукой снимет. И когда поймаете вора, позовите меня — я буду на вахте с полуночи до четырех утра. Этот хулиган должен понести заслуженное наказание.
— Хорошо, штурман, я попробую выпить кофе.
Когда Бернсли поведал другим офицерам о злоключениях повара, они от души посмеялись. Чтобы не испортить занятной охоты, остальным членам команды ничего не сказали, не то— неизвестный мошенник этой ночью мог воздержаться от вылазки и кок напрасно напился бы крепкого кофе.
Все сделали, как было условлено. Харимен испек хлеб, сосчитал караваи и положил на стол. После полутора литров натурального кофе обычно сонливый кок чувствовал себя весьма бодрым. Чтобы у «этого хулигана» было побольше соблазна, в духовку поставили особенно лакомый кусок жаркого и, когда кто— либо из кочегаров или матросов заходил в камбуз за питьевой водой, повар открывал и закрывал дверцу духовки, приговаривая, что это лакомство предназначается для него самого, — разве только еще капитану достанется кусочек.