Потерянные души
Шрифт:
Я сказал себе: «Почему, собственно, я не могу быть этим типом в гавайской рубашке, попивающим коктейли?» — и свернул с шоссе. Проселок поблескивал инеем, позади остался деревянный мост, и из-под балдахина деревьев я выехал на открытое пространство у озера. Ослепительно голубое небо. Свет ранней зимы был здесь таким ярким, что причинял боль.
Вот что было мне необходимо.
Я въехал на поляну перед хижиной — перед тем, что, согласно категоричному утверждению кассет, надлежало сдать в аренду по схеме «тайм-шер». С помощью творчески составленного объявления в какой-нибудь из ведущих газет. Пожалуй, я уже видел мир в ином свете.
Хижина была единственным имуществом, на которое Джанин не претендовала при разводе. По сути, она ничего не стоила — обветшавший приют рыбака у озера. Я купил ее по дешевке сразу после рождения Эдди, думая, что тут мы будем проводить летние месяцы и он научится многому из того, что связано с дикой природой. Впрочем, я уже утратил собственную наивную иллюзию о том, что природа может нас чему-то научить. Как я сказал Эдди в дни развода: «Теперь не все дикие животные живут в лесах».
Я вылез из машины и ощутил стылую недвижность озера, почти невидимого, — его холод стиснул мне горло. Время накапливалось тут, таясь в выемках, пропаханных ледниками вечность тому назад. Я почувствовал, что заношу в некий реестр каждое свое ощущение, чтобы запомнить все это для того момента, когда наконец составлю свое объявление о сдаче этой хижины в аренду по принципу «тайм-шер».
Середину дня я провел, проветривая хижину. Смел старую паутину. Мухи жужжали на стеклах окон в свои последние дни перед смертью. Время года стремительно менялось.
Я колол дрова, пока вместе с потом из меня не вышли страх и тревога последних дней. Я ощущал, как топор вгрызается в древесину, разделяет волокна и раскалывает полено. Древесина пахла пряным соком. У стены хижины выросла поленница. Руки у меня были в пятнах от холода, но я ощущал, что весь горю.
Я вошел внутрь и разобрал свои припасы. От моего дыхания внутренность хижины затуманилась. Приведя все в порядок, я спустился к озеру. Смотрел, как вдалеке на воду села гагара. В холодном воздухе разнесся плещущий звук. Предвечерний свет превратил поверхность воды в мерцающую ртуть.
Кристаллическая дымка затянула хвойные деревья на противоположном берегу. Там озеро чуть зыбилось, маленькие волны накатывались на бурую полосу выброшенных на сушу опавших листьев и обломанных веток. Мелкие впадающие в озеро ручьи покрылись пленкой льда, прозрачной, как стекло. Я выломал льдинку и похрустел ее чистотой.
Макс шнырял между деревьями. Он подбежал к озеру, но купаться передумал — просто полакал ледяной воды. Я был рад, что он тут со мной. У него была манера перепрыгнуть через что-нибудь, сразу остановиться, обнюхать, покопать лапами. Я бросил палку, и он припустил за ней вдоль кромки воды по полосе черноватого ила. Я нашел место для ужения, снял со шляпы искусственную мушку и наживил ее. Болотные сапоги позволили мне войти в воду почти по пояс. Сапоги тянули меня вверх, грозили потерей равновесия. Я расставил ноги пошире.
Холод пощипывал кожу, а затем я почувствовал онемение, словно при анестезии.
Макс подошел к воде и залаял, пробежал по илу, потом повернулся и снова бросился в лес.
Я пологой дугой забросил развертывающуюся паутинку лески далеко в озеро и держал ее ровно, ожидая сопротивления, выбирая слабину. Мушка была красивого радужного цвета — как пленка бензина на луже после дождя.
Я услышал отдаленный рокот подвесного мотора, заполнивший предвечернюю тишину. Мыс заслонял верхнюю часть озера, и лодка так из-за него и не показалась. Затем мотор смолк.
Вновь сомкнулась тишина. Гагара пролетела над цинковой водой.
Некоторое время спустя над деревьями закурилась струйка дыма. Кто бы там ни был, они готовились к наступлению темноты. Я услышал одиночный выстрел, понял, что кто-то убит, — и вздрогнул. Окликнул Макса — тот залаял где-то рядом.
Я удил, пока руки уже не могли вертеть катушку, пока солнце не скатилось к горизонту. Я почувствовал, что рыба клюнула на наживку, но дал ей уйти на глубину и не вываживал ее. Чувствовал, что высвобождаюсь от тяжкого бремени. Леска раскручивалась, и напряжение покидало меня.
Макс следил за мной с берега, и лаял, будто знал, что я попал в беду, и возбужденно рыл передними лапами ил.
Мне было трудно сохранять равновесие, двигаясь. Макс выждал, пока я не вышел из воды, и облизал мне руки горячим языком. Мы опять подтвердили нашу дружбу, и я улыбнулся, а он изобразил свой собачий смех.
Я пошел назад к хижине. Слегка кружилась голова — легкий дурман от голода, уязвимость, которую способна вызвать одна природа. В хижине я развел большой огонь и ел бобы, накладывая их на ломти хлеба. Спина горела и ныла от колки дров. Ноги казались разбухшими, резиновыми от озерной воды. Но это было хорошее чувство усталости, почти изнеможения, растраты физических сил.
Вот способ сражаться с моими демонами: доводить себя до предела физического утомления, чтобы не лежать без сна, думая о том, чего я не мог изменить. Так я думал. И где-то еще в глубине сознания я думал о кассетах.
Я чувствовал себя наедине с великой тайной. Вот во что мне хотелось верить.
Снаружи сгущались тени. Лай Макса эхом разносился по лесу. Изогнутая корка луны висела над берегом. Слабое мерцание звезд только-только рассеялось по небу.
Я смотрел, как вечер обретает силу, как за стенами хижины все растворяется в полноте мрака. Я подвернул фитиль в керосиновой лампе до желтого ореола и подбросил в огонь еще полено. И пил горячий чай, пока не почувствовал, что мой мочевой пузырь вот-вот лопнет, а тогда встал и помочился в ночь. Возникало впечатление, будто эта темень была вечной.
На часах только половина восьмого.
Я встал, бросил вызов холоду, дошел до кромки леса и увидел, как озеро отражает небо.
Я позвал Макса, и эхо повторяло и повторяло его имя, пока последний отголосок не замер. Мне показалось, что я слышу его лай, но, возможно, это было замирающее повторение моего собственного крика где-то далеко во мраке.
Макс не появился. Я оставил его в покое. Он заслужил право побродить одну-единственную ночь на воле после вечных ночей в подвале.
Я строил планы в голове, чувствовал, что нахожу выход. Должность шефа ничего мне не сулила, кроме тупикового будущего, наблюдения со стороны, как растет мой сын. Нет, брошу все, продам дом и перееду в Чикаго — начать все сначала на вырученные деньги. Из кассет следовало, что дешевая собственность в районах экономической депрессии была подлинным золотым дном для тех, у кого достанет мудрости вложить в нее свой капитал. Все это содержала кассета под названием «Будь Пионером Городских Застроек».
Секрет заключался в том, что федеральное правительство и власти штатов, в соответствии с биллем о предоставлении жилищ женщинам на пособии, платили большие деньги за многоквартирные дома в центральных городских районах. Вам оставалось только приобрести какое-нибудь здание в запланированной зоне, какой-нибудь чердак или заброшенный склад, а у правительства хватало программ обновления, восстановления, а в случае необходимости и перестройки, чтобы обеспечивать субсидированные квартиры.
Правительство искало партнеров для городского обновления. «У вас есть прозрение, у них есть деньги», — утверждал этот тип на кассете. Мне приходилось перематывать запись, поскольку, едва речь заходила о том, какие программы и какую стратегию использовать, кассеты всегда подчеркивали, что для разных штатов и больших городов они разные и что лучше самому разведать обстановку. И перечислялись федеральные агентства, где можно получить искомые справки.