Потерянные Наследники
Шрифт:
Этот монстр, свирепый неприступный мужчина, прежде обращавшийся со мной так бесцеремонно, был укрощен. Хотя мне все же стоило быть реалисткой: дед, хоть и не консерватор, но вряд ли одобрит, что его «породистая» внучка ходит на свидания с телохранителем. Судя по напряжению, появившемуся в лице Томаса, он тоже это понимал.
Но ведь любовь крепнет, если идет вопреки.
— Ты больше не мой ночной кошмар, — вздохнул Томас, касаясь губами моего лица.
— Но ты по-прежнему моя тень, — отозвалась я закрывая глаза под наркотическим воздействием его поцелуев.
— Какие тут сопли то развелись! И этого юнца ещё все наши на смех
Я хотела утопить этот город в алкоголе, стереть его из памяти усталостью, похмельем или бешеным ритмом жизни. Во что бы то ни стало мне нужно было заменить Гамбург и его людей новым городом, новыми друзьями и новыми ощущениями, но я не забыла. Едва ступив на трап самолета и вдохнув влажный холодный воздух, я почувствовала себя дома.
— Агата, ты дискредитируешь меня в глазах наших с Томом коллег, — проворчал Саша, выкатывая из самолета мой розовый чемодан.
Представитель аэропорта сопроводил нас на паспортный контроль, прежде чем выпустить к машине, которая увезет меня в край детства, что я так старательно пыталась стереть из своей памяти.
Должно быть, наша компания выглядела живописной достаточно, чтобы завладеть вниманием доброй половины аэропорта. Это и не удивительно: хоть Саша и был не так хорош для меня, как Томас, по его душу нашлась не одна сотня воздыхательниц. Телохранители окружали меня с двух сторон, словно я была знаменитостью, вынужденной путешествовать коммерческим рейсом.
— С возвращением, — шепнул мне на ухо Томас, подольше задержав губы возле моей шеи.
Я улыбалась, когда взгляд зацепился за лицо парня, закидывавшего ногу на сиденье дорогого мотоцикла, припаркованного у тротуара. Потертая черная дубленка с болтающимися ремнями, армейские ботинки и растрепанная светлая шевелюра, на которую руки в обрезанных кожаных перчатках водружали зеркальный шлем. Я не могла увидеть его глаз, но, по тому, как его губы беззвучно сложились в мое имя, не трудно было догадаться, что я получила первый привет из прошлого.
Поспешно отведя глаза, я нырнула на заднее сиденье вольво, за рулем которого находился дедушкин водитель, что 5 лет назад отвез нас с Адрианом из дома в аэропорт.
Саша, не затыкавшийся с самого паспортного контроля, принялся болтать с водителем, выпытывая последние новости из «гнезда». Томас сидел рядом со мной, периодически вставляя в разговор свое слово, а я уставилась в окно, готовая ощутить, как терпкая ностальгия прошибет меня от мозга до костей.
Мы с Адрианом учились в частной школе, но, с подачи матушки и Артура покинули ее на 3 года раньше по уже известным причинам. Трудности с выдачей нам дипломов об окончании были упразднены строительством нового спортивного комплекса имени Вильгельма Эркерта и желанием замять скандальные грязные слухи, которые испортили бы репутацию сего учебного заведения. Так что теперь, пока наши продажные одноклассники были на первом курсе, мы заканчивали
Родительский дом располагался в самом завидном районе Гамбурга, Эппендорфере, здесь же, насколько мне было известно, снимал апартаменты и Артур. За 5 лет тут ничего не изменилось, наверно, только выросли ценники в ресторанах с обновленными вывесками. Я с неожиданным безразличием смотрела на места своего детства, проплывавшие за окном вольво, мягко скользившего по погруженным в предрассветную дрему улицам. Я пыталась насильно вызвать в своем сердце щемящее чувство тоски по тем временам, когда Артур еще не вознамерился нас растоптать.
Каждый квартал был пропитан детскими воспоминаниями и приключениями. Несмотря на темноту, я отчетливо видела нашу компашку, состоявшую из семи человек (трое девчонок и четверо мальчишек). Мы сбегали с уроков или от нянек, чтобы посмотреть фильм 16+, налопаться углеводов, против которых боролись наши матери, или почитать в книжном магазине комиксы, которые не разрешали покупать отцы. Я ведь прекрасно помнила и первую влюбленность, и первый поцелуй, и междоусобицы, что возникали каждый день в наш переходный возраст. Но почему-то не испытывала ничего. Я больше не чувствовала боли, хотя мы проезжали место, где она концентрировалась. Нашу школу.
Но путь пролегал дальше, в западную часть города, в обширный район под названием Альтона, где на просторных берегах Эльбы уживались всевозможные культуры, архитектурные стили и традиции. Вилла дедушки располагалась в Бланкенезе, входившем в состав Альтоны, и уж поверьте, там жилось ещё дороже, чем в центре Гамбурга.
С воды Бланкенезе как был, так и остался чем-то сродни средиземноморской деревушки, но стоило только приглядеться, как на крутом склоне геста вырисовывались отнюдь не покосившие рыбацкие домики, а роскошные частные дома и виллы. Летом Бланкенезе буквально утопал в буйной зелени, весной наполнялся ароматом цветущих деревьев, осенью сиял багрянцем и позолотой листвы, зимой отдалённо напоминал австрийский Холстат, только в разы помпезнее и богаче.
Несмотря на то, что это район давным-давно перестал быть независимым поселением, он всем своим видом кричал о своей обособленности и самобытности. Здесь, на правом берегу Эльбы, вдали от городской суеты, выросло не одно поколение, соседские и родственные узы скреплялись десятками лет. Стоило мне только увидеть в окно машины тёмные очертания маяка на берегу Фолькенштайнер уфера, как сердце защемило от той самой ностальгии, что я безуспешно пыталась вызвать у отцовского дома. Я прижалась пальцами к стеклу, здороваясь с по истине родными сердцу краями.
Парк Бауров, Римский сад, набережная, Пасхальные костры, холм Сульберг в 70 метрах над уровнем Эльбы, блюда домашней кухни, атмосфера, люди и всеобъемлющая душевность, я вас не забыла! Я очень старалась, но мне нужно было лишь вернуться к вам, чтобы больше не захотелось уезжать.
Это место было нашим с Адрианом пристанищем. Сюда нас увозили, когда родители отправлялись в поездки, когда матери в конец надоедал производимый нами шум, или мы становились отцу ещё более неугодными, чем обычно. Как правило, нас забывали здесь на все мыслимые и немыслимые праздники и каникулы, нас привозили сюда болеть и «перевоспитываться», и изымали на свет божий, когда возобновлялась учеба или нужно было посветить нашими физиономиями перед камерами журналистов.