Потерянный дневник дона Хуана
Шрифт:
Судя по смертельной бледности, которая покрывала его лицо, командор вовсе не был убежден в необходимости изъявлять благодарность.
— Командор, сейчас не время затевать ссору, а время пировать. Я хочу, чтобы дон Хуан был первым, кто узнает о том, что вы согласились отдать мне руку доньи Анны.
Судя по недоумению на ее лице, для доньи Анны это тоже явилось новостью.
— Да, моя дорогая. Я счастлив сообщить, что ваш мудрый отец дал согласие на нашу помолвку.
Донья Анна выдавила из себя вежливую улыбку, но тревога в ее глазах выдавала ее истинные чувства. Мое сердце похолодело, однако я тоже заставил себя улыбнуться. Командор продолжал стоять с каменным лицом.
—
Вместе со всеми я поднял кубок в честь этого события, после чего немедленно покинул праздник. На булыжной мостовой возле кареты я подобрал свою маску и спрятал ее в рукав. По пути домой под стук колес я дал себе слово с этой минуты оставить попытки обольстить донью Анну. Даже у галантедора имеется свой кодекс чести… Теперь ее рука была обещана моему учителю и близкому другу. Однако чем больше я убеждал себя в этом, тем настойчивее преследовал меня ее прекрасный образ.
Я надеялся, что, описав на страницах дневника события сегодняшнего дня, смогу больше не думать о ней, но я ошибался. Уже утро, а лицо доньи Анны по-прежнему передо мной. Впрочем, есть один способ забыть о женщине из плоти и крови, и он меня ни разу не подводил.
Приглашение герцогини Кристины
Прошло две недели с тех пор, как я решил прогнать от себя образ доньи Анны хорошо известным мне способом, то есть с помощью других женщин. Если быть точным, то этих женщин было десять. Тем не менее я не чувствовал облегчения. Прежде я всегда жил мимолетными удовольствиями. Любовное желание похоже на пламя свечи, которое горит очень ярко, а потом неизбежно гаснет. Наслаждаться светом и теплом нужно, пока горит это свеча. Страшиться тьмы, которая наступит после, так же глупо, как переживать по поводу собственной неизбежной кончины. Только божественная фантазия любви и ее дочерей — раскаяния и надежды способны заставить нашу душу томиться между прошлым и будущим.
Любовь подобна инквизиции. Она руководствуется такими же благочестивыми намерениями и использует те же самые жестокие приемы. Она постоянно заглядывает в сердце, дабы убедиться в его чистоте и преданности, которые невозможно хранить вечно. Мы не ангелы, парящие в небесах, чтобы неустанно петь хвалебные гимны. Мы рыщем по земле, подобно животным, в поисках пищи или подходящей пары. Верность — будь то верность Богу или любви — не свойственна нам.
Раньше я с легкостью мог поменять одну красивую женщину на другую. Это вовсе не значит, что мне надоедали те женщины, которых я познал. Просто моя жажда жизни и стремление к новым открытиям побуждали меня искать все новых встреч. Многие возвращались ко мне спустя месяцы и годы, но они неизбежно покидали мое сердце вместе с прощальным поцелуем. Что же касается доньи Анны, она не оставляла меня в покое. Ее лицо и голос постоянно преследовали меня.
В воскресенье я премного удивил маркиза, проявив полное безразличие к двум очаровательным француженкам — дочерям дипломата. Он не сомневался в том, что я непременно захочу обольстить этих утонченных и пленительных красавиц, и интересовался лишь тем, займусь ли я сразу двумя или остановлю свой выбор на одной из них. Маркиз приготовился понаблюдать, как поведет себя кот в компании двух канареек, однако у меня не было ни аппетита, ни даже просто охотничьего азарта. Он поинтересовался моим самочувствием, и я не придумал, что ответить.
В самом деле, мои
Ее отец, как будто нарочно, перевез донью Анну в их городской дом, который находился всего в двух кварталах от моего, на улице Сюзон. Эта улица названа в честь юной еврейки, которая влюбилась в христианина. Узнав от отца о готовящемся восстании, она испугалась, что ее возлюбленный может погибнуть, и предупредила его. Тот донес властям, после чего отца девушки вместе с другими заговорщиками арестовали и казнили. Сюзон приняла христианство, но вовсе не для того, чтобы воссоединиться с возлюбленным, а чтобы замолить свой грех и окончить дни затворницей в монастыре. Она настояла на том, чтобы после смерти ее голову выставили на всеобщее обозрение. Этот устрашающий символ жертвенной любви до сих пор можно увидеть в нише кирпичной стены дома, где она обрела вечный покой. В том-то и заключается самая большая опасность любви: влюбленному человеку всегда есть что терять, помимо своей собственной жизни.
Прошлой ночью я, словно одержимый дьяволом, надел свою черную маску и поднялся на крышу. В тот момент меня не интересовали ни величественная Хиральда, ни ночные звезды, ни убывающая луна. Обуреваемый смятением и тоской, я отправился в тайное путешествие по крышам, благо, улицы Баррио Санта-Круз достаточно узки и можно без особого риска перепрыгивать с одной крыши на другую. Чтобы защитить горожан от беспощадного андалузского солнца, мавры возводили дома близко один от другого. Потом эту традицию продолжили евреи, и только в новых кварталах появились широкие мостовые, через которые уже невозможно перебраться по крышам.
Преодолев последний зазор, я уселся на крыше соседнего дома. Отсюда хорошо просматривалась маленькая площадь и выходящие на нее фасады домов по улице Сюзон. В лучах фонаря, словно предупреждая об опасностях любви, поблескивал череп. Из уважения к маркизу я не смел разговаривать с доньей Анной, но ничто не могло помешать моему сердцу биться сильнее при виде ее силуэта за шторами. Всего лишь темный силуэт! Как он может тронуть сердце? Но этого было достаточно — я ощутил, что не зря проделал долгий путь по крышам, и вернулся домой по-прежнему поглощенный мыслями о донье Анне.
Словно для того, чтобы отвлечь меня от этих мыслей, ко мне вернулся голубь от герцогини Кристины. В записке, привязанной к лапке птицы, она предлагала мне навестить ее той же ночью: «Мой супруг снова обрек меня на жизнь монахини, уехав на четыре месяца. В то время как он наслаждается обществом своей любовницы, я умираю от одиночества без нежности и любви. Я оставила свое окно открытым, дон Хуан, как в ту первую летнюю ночь, когда вы принесли с собою дождь и утолили мою жажду». Томимый той же жаждой, я немедленно откликнулся на призыв.
Брак герцогини Кристины, которая родилась в королевской семье в Кастилье, был предрешен еще до ее появления на свет. Ее выдали замуж за итальянского герцога Октавио, чтобы укрепить политический союз между двумя державами. Однако ее супруг предпочитал проводить большую часть времени в Неаполе, где его ждала любовница. С таким положением герцогиня мирилась в течение тридцати пяти лет, успев за это время родить четверых детей и обзавестись вдвое большим числом внуков. И вот однажды ночью на балу во дворце графини Лебрихи герцогиня Кристина и я заключили свой собственный союз.