Потерянный дом, или Разговоры с милордом
Шрифт:
Мистер Стерн вытащил из кармана носовой платок и тщательно вытер руки.
– Какой у вас этаж? – поинтересовался он.
– Первый, – ответил сочинитель.
– Жаль. Он так и не смог испытать радость полета.
За окном раздавались крики Мишусина и его угрозы. Хлопнула дверца «Жигулей», и мотор унес литератора к горящему сценарию.
Соавторы остались одни. Сочинитель внезапно испытал робость. Как-никак судьба и собственная фантазия оставили его наедине с классиком мировой литературы!
– К делу, сударь, – начал мистер Стерн. – Как видите, мне пришлось прибегнуть к крайним мерам, чтобы спасти наш роман.
– Вы правы, милорд… – сокрушенно ответил автор.
– Наш герой вызывает глубокие опасения. Он неудержимо катится вниз, теряет себя…
– Уже потерял, – вставил сочинитель.
– Как так?
– То есть я его потерял.
– Не понимаю. Объясните.
– Ах, милорд, в этом-то все и дело. Евгения Викторовича уже нет в моем романе.
– Как нет? Он погиб? Вы убили его? – милорд был не на шутку взволнован.
– Не знаю, – пожал плечами сочинитель.
– Несерьезно, сударь! Отвечайте, куда вы дели Демилле?
– Понимаете… Герой догнал автора во времени.
– Не понимаю.
– Садитесь, я объясню вам, – сказал сочинитель, указывая соавтору на кресло и устраиваясь напротив в таком же. – Вы знаете, что я начал сочинять это произведение чуть позже, чем произошло событие, давшее толчок роману. Таким образом, мое реальное время, в котором я жил и сочинял, все время находилось впереди романного. Я разглядывал события с высоты небольшой исторической перспективы в несколько месяцев. Однако вскоре романное время потекло быстрее – кстати, благодаря вашему отсутствию, милорд! Я уже не тратил страниц на описание наших разговоров, не имеющих касательства к сюжету, герои неудержимо настигали меня, и вот вчера произошло непоправимое – романное и реальное время совпали!.. Я закончил главу о Демилле в тот самый миг, когда Евгений Викторович рухнул на рельсы перед приближающимся трамваем. Дальше я ничего не знаю о герое. Что он делает сейчас – для меня загадка. Я в полном отчаянии!
– Кажется, я прибыл вовремя, – заметил милорд, внимательно разглядывая соавтора.
– Подскажите, что мне делать? – попросил он.
– Дорогой ученик, но у вас есть, помимо Демилле, целый кооперативный дом со всеми жильцами. Пишите о них. Там хватит материала, уверяю вас…
– По правде сказать, увлекшись героем, я выпустил из внимания кооператоров. Не знаю, право, не знаю, что у них там происходит сегодня…
– Но у вас есть возможность узнать.
– Каким образом? – не понял сочинитель.
– Вернуться туда, осел вы эдакий! – вскричал мистер Стерн, вскакивая с кресла и начиная напоминать автору того темпераментного собеседника, с которым у него частенько возникали перепалки.
Признаться, автору не приходил в голову этот естественный путь. В самом деле, что мешает ему возвратиться в собственную квартиру, где он прописан? По всей видимости, он страшился встречи с майором Рыскалем, который непременно узнает о романе и может счесть его за разглашение…
К сожалению, летописцы нынешних времен редко удостаиваются почестей. Рисуемые ими правдивые картины почему-то отказываются признать правдивыми, и лишь по прошествии времени свидетельство летописца может быть признано истинным. Кроме литературной дерзости, от автора требовалось немалое гражданское мужество, чтобы окунуться в гущу описываемых событий, стать полноправным персонажем собственного романа.
Но не только эти соображения занимали сочинителя.
– А что мне прикажете делать с вами? – спросил он соавтора не совсем учтиво.
– Я поеду тоже. Мне крайне любопытно.
– А прописка?! – вскричал автор. – Держу пари, милорд, что ни одному из моих соотечественников никогда не доводилось прописывать у себя иностранных классиков, прекративших бытие два века назад!
– В чем же сложность? – спросил милорд.
– В отсутствии паспорта и полной невозможности его получить.
– Почему?
– Кроме меня, некому удостоверить вашу личность.
– А Мишусин?
– После того, как мы с ним обошлись?
– А Свифт, Смоллет, Филдинг?
– Для нашего паспортного стола свидетели эти столь же ненадежны, сколь и эфемерны.
– Что же делать? – растерялся милорд.
– Понадеемся на случай, – ответил сочинитель, и забавная мысль мелькнула у него в голове. – Кстати, как звали вашего папу?
– Сэр Роджер.
– Значит, русский эквивалент… Родион? Вы не возражаете?
Милорд лишь пожал плечами, давая понять, что он не желает участвовать в обсуждении никчемных вопросов.
Через час соавторы уже ехали в трамвае, приближаясь к дому на Безымянной. Автор держал на коленях пишущую машинку и портфель с черновиком, сидевший рядом милорд не выпускал из рук корзину с Филаретом. Пушистый хвост кота торчал из корзины, как диковинный цветок.
Понятно волнение, с каким подходил сочинитель к своему брошенному жилищу. Со времени его бегства дом так удачно был вписан в систему старых домов, что найти его оказалось делом нелегким. Автор невольно вспомнил о Демилле, втайне ему посочувствовав, ибо теперь, без поддержки сочинителя, Евгению Викторовичу трудненько будет отыскать этот подштукатуренный и подкрашенный под старые здания фасад. Впрочем, Бог с ним, с Евгением Викторовичем! Теперь надо было думать о себе.
Автор повернул ключ в замке, толкнул дверь и… застыл на пороге своей квартиры, пораженный разгромом внутри. Повсюду валялись пустые бутылки, постель была грязна и всклочена, мебель перевернута… По счастью, не были разворованы книги, по крайней мере, на первый взгляд. Сочинитель испытал досаду на себя: живописуя ужасы кооперативной жизни последних месяцев, он не пощадил и своей квартирки, заселив ее преступным элементом, и вот теперь вынужден был расплачиваться за халатность воображения. Что стоило заселить собственную квартиру хотя бы нуждающимися студентами! Но нет, не догадался.
– Гиперболы и метафоры мстят сочинителю, – заметил милорд, осматривая интерьер.
Они принялись за уборку, и уже через час квартира вновь обрела жилой вид; на кухне стояло блюдечко с молоком для Филарета, а соавторы пили чай, готовясь к ответственному делу – разговору с собственным персонажем.
Пикантность ситуации заключалась в том, что Игорь Сергеевич Рыскаль, выдуманный сочинителем от подметок сапог до козырька фуражки, являлся, тем не менее, комендантом дома со всеми вытекающими отсюда полномочиями. Он зависел от сочинителя как персонаж, автор же зависел от него как гражданин. Получающаяся путаница напомнила сочинителю один из рассказов Марка Твена, где герой оказывается собственным дедушкой, и он попытался мысленно набросать сюжет предстоящего разговора, чтобы избежать неожиданностей.