Потерянный дом, или Разговоры с милордом
Шрифт:
Автор вздохнул и продолжал далее.
– Литературные сочинения постоянно путают с инструментами, которые должны бить, вскрывать, поднимать, протягивать, указывать, сигнализировать, вдалбливать, пронзать и тому подобное. Или же считают их зеркалом и одновременно – осветительным прибором. Между тем, все перечисленные вами цели – суть частные следствия общей объединительной роли, которую призвана играть литература… Установите контакт с читателем, а потом можете его учить, воспитывать, показывать ему картины жизни и даже забавлять! Но сначала, умоляю вас, создайте общность между собою и другим. Превратитесь
– Как же это… превратиться в себя? – вымолвил Храбров.
– Не знаю, – признался автор. – Думаю, что надо писать на пределе искренности, не утаивая ничего от себя.
– От себя? – удивилась Сашенька.
– Именно. Мы так устроены, что стараемся утаить от себя правду, чтобы обезопасить. Мы выгораживаем в своей душе огромные заповедники, куда запрещено заглядывать не то что постороннему, но самому себе! Вот туда нужно допустить читателя.
– Но как? Как?! – вскричал Храбров. – А если не получается? Чувств много, а на бумаге не выходит.
– Вот тут мы и подходим ко второй стороне вопроса, – сказал автор, осаживая семинариста жестом руки. – Допустим, мы решились на полную искренность, мы хотим вывернуть себя наизнанку, исчерпать до донышка. Как нам заставить читателя поверить? Как превратиться в него на бумаге? Я думаю, это можно сделать с помощью особого рода игры, правила которой мы сочиняем и заносим на бумагу в виде текста. Как ни странно, игра способна потрясти больше, чем сама жизнь. Это давно знают на театре…
– Не пойму что-то, куда вы клоните… – хмуро сказал Серенков.
Он сидел, подавшись вперед и глядя на автора исподлобья. Файнштейн, наоборот, откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу, как бы говоря окружающим, что он давно уже все понял, но нервное покачивание ноги выдавало его. Он тоже не знал, куда клонит автор, ибо сам автор не знал этого, ибо прелесть сочинительства в том и состоит, что мысль рождается не загодя, а выскакивает, как чертик из табакерки, с пылу, с жару.
– Я клоню к тому, – продолжал автор, – что литература есть игра, она сродни актерскому ремеслу, между тем как ее обычно поверяют не законами игры, выдуманными автором, а законами самой жизни. В этом и состоит мое литературное кредо. Литература – игра, не более, но и не менее, и относиться к ней следует как к игре – не менее, но и не более. Великая это игра или мелочная, трагическая или пародийная – она всегда остается игрой, ибо дает читателю возможность проиграть в душе тысячи ситуаций, поступков, характеров, лежа при этом на диване и перелистывая страницы.
– И Толстой… игра? – мрачно выдохнул Серенков, сверля автора глубоко посаженными глазами.
– И Толстой, – милостиво подтвердил автор.
– Не согласен, – загудел Серенков.
– Пушкин за эту игру жизнью заплатил. И Маяковский, между прочим… – недовольно произнес Ментихин.
– А вы не находите странным, что люди иногда платят жизнью за игру в карты? – парировал автор. – Игра может потребовать жизни. Она стоит жизни.
– Ну, вот, стало быть, вы тут и играйтесь, – Серенков поднялся с места, забрал со стола свою папку с рассказами и пошел к дверям. – А у меня про жизнь написано.
С этими словами он покинул комнату.
– А посему… – автор уже понял, что его литературное кредо не получило единодушной поддержки, но решил гнуть свою линию до конца. – Я предлагаю присвоить нашему литературному объединению имя Лоренса Стерна – великого Игрока литературы!
Недоуменное молчание семинаристов было ответом руководителю. Лишь Светозар Петрович, как ни странно, обнаружил знакомство с этим именем.
– Уж больно далек от нас… – осторожно возразил он.
– Ну почему же… – («Знал бы он, что мистер Стерн живет с ним на одной лестничной площадке!» – подумал автор.) – А вы читали, извините?
– Приходилось прорабатывать, – кивнул Ментихин. – У меня подписка на Всемирную. Я каждый том прорабатывал.
– И что же дала ваша проработка? – раздраженно спросил автор.
– Игры там, конечно, много, а вот классового анализа… Кроме того, он ведь идеалист, извините… Почему Стерн? – пожал плечами старик. – Почему не Пушкин? Не Гоголь?
– Потому что они не давали подписки о неразглашении! А Стерн давал! – вскричал автор.
Как ни странно, этот аргумент подействовал. Светозар Петрович взглянул на автора испуганно и что-то забормотал о Волховстрое… Имя милорда было спасено, и уже на следующий день автор вывесил на двери комнаты в клубе, где происходило заседание, новую табличку: «ЛИТО имени Лоренса Стерна». Она была третьей на двери, после табличек «Кружок кройки и шитья» и «Историко-патриотическое общество „Седьмое поколение“».
А тогда, после первого заседания, оставившего на душе у автора чувство неудовлетворенности, его проводила домой Сашенька, захватившая с собою зерен и цветок традесканции, чтобы покормить щегла.
– А почему ваш роман – без любви? – вдруг спросила она.
– Разве? – автор наморщил лоб, припоминая.
– Там нет любви, – покачала она головой.
– Может быть, время такое… – начал вслух размышлять он. – Действительно, странно… Но до любви ли сейчас! Кому прикажете любить? Демилле? Ирине? Кооператорам? Кто в такой обстановке способен полюбить?!
– Вы, – спокойно заявила Сашенька.
– Я???
– А мы вчера приняли трех мальчиков и четырех девочек, – сказала Сашенька без всякой связи с предыдущим.
– Поздравляю, – буркнул автор.
– От одной опять мать отказалась… – Сашенька помрачнела.
– Нет любви! – автор никак не мог успокоиться. – У нас темнота в окнах и в лифтах мочатся, извините! Любви захотели!..
Автор был зол – скорее, на себя, чем на юную семинаристку. Он понимал, что роман без любви невозможен. Где Демилле? Где этот сукин сын?! Уж он заставил бы его полюбить!
– Вас надо познакомить с папенькой, – сказала Сашенька. – Он тоже за общественную полезность. Знаете, почему мы переехали в этот дом? Папенька на демонстрации увидел, что идет странная колонна. Жильцы дома… Оказалось, что обменяться легко. Но папенька не из-за жилплощади. У него идея…
– Какая? – заинтересовался автор.
– Он уверен, что нужен сейчас этому дому. Клуб – это он организовал.
– Так какая же идея?
– Воспитывать революционеров, – сказала Сашенька так просто, будто разговор шел о выращивании рассады для огурцов.