Потерявшая сердце
Шрифт:
— Кстати, ваша племянница не доехала до столицы…
— Откуда вам это известно?
Маленькие глазки Белозерского округлились от возбуждения. Он даже не сообразил тотчас отречься от родства, только что навязанного ему губернатором.
— От компаньонки-француженки, которую мы дали в сопровождение вашей родственнице, — невозмутимо пояснил Ростопчин.
— Вы… дали?! И где сейчас эта ваша француженка? — Руки князя начали предательски дрожать. Он вынужден был положить вилку и нож.
— Вернулась с полдороги. Где-то неделю назад. — Федор Васильевич с удовлетворением отметил состояние, в которое поверг Белозерского пустяковым
— Что вы этим хотите сказать?
— Она обвенчалась с неким мелкопоместным дворянином, предложившим ей руку и сердце. Что ж, у каждого свой вкус! — Ростопчин хитро улыбнулся. — Как говорится, кто любит попа, а кто — попадью!
— Обвенчалась с первым встречным? — еще больше удивился Илья Романович, так что глаза его совсем выкатились из орбит. — Не может этого быть! Ваша француженка врет!
— Да уж, прямодушным этот народец никак не назовешь, — сел на любимого конька губернатор, — однако смею вас заверить, все компаньонки в нашем доме тщательно отобраны моей супругой именно по нравственному принципу. Они не посмеют нам лгать.
— Что бы это значило? Взяла вдруг да обвенчалась ни с того ни с сего! — не на шутку озадачился князь, нервно теребя пальцами жиденькие бакенбарды. — А вот что! — Он вдруг воздел палец к небу, и во взгляде его сверкнула молния. — Она нашла себе заступника, чтобы сообща с ним действовать против меня! У этого дворянина наверняка имеются связи в столице, иначе у него и шансов бы не было ею завладеть!
— Да побойтесь Бога, князюшка, — рассмеялся граф и похлопал его по плечу. — Не делайте из мухи слона. Сразу видно, что вы не романтик. Девица попросту влюбилась и в данную минуту вовсю наслаждается идиллией деревенской жизни. Парное молочко, знаете ли, редиска с собственной грядки, курочки-уточки… А вы здесь мечете громы и молнии. Говорю вам, все устроилось к лучшему…
«Все к лучшему! Как же! — повторял про себя Илья Романович всю обратную дорогу, трясясь в карете. — Не такова эта мошенница, она еще не сдалась! Но я смогу ее опередить. Завтра же выезжаю! Любыми правдами и неправдами проберусь в Павловск! А там посмотрим… Но каков губернатор?! Сидел у меня за столом, пил-ел, а после подложил этакую плюху, отправил племянницу в Питер, да еще с компаньонкой, как важную даму! Нет, никому нельзя верить!»
— Папенька, а мы в ближайшее время поедем к Ростопчиным? — решился спросить Борисушка.
— Я вижу, ты окончательно помирился с Лизонькой. — Князь погладил кудрявую головку сына. — Вот и молодец, голубчик. Она знатного рода, родители ее весьма и весьма богаты, надобно с нею дружить.
— Я вовсе не потому с ней дружу, — нахмурился Борис.
— Лизонька тебе нравится больше, чем Катенька Обольянинова? — проницательно спросил отец.
— Еще бы! — ничуть не смутившись, ответил мальчуган и страстно добавил: — Лиза красивее всех девочек на свете!
— Только вот что, дружочек, придется тебе покамест наслаждаться обществом Катюши Обольяниновой, потому что завтра мы отбываем в Петербург. И попробуй-ка для нее тоже сочинить стишок… Девочки это любят.
Борисушка не ответил. Он отвернулся к окну, и слезы брызнули из глаз, как он их ни удерживал. Если бы его спросили, отчего он плачет, мальчик вряд ли сумел
По прибытии домой князь велел немедля закладывать карету, объявив домочадцам и прислуге, что на рассвете отбывает вместе с сыном в Петербург.
Графиня Екатерина Петровна пилила супруга всю обратную дорогу, попрекая его нелепым обедом у нелепых людей, и под конец обращалась к мужу уже на «ты». Это означало у нее крайнюю степень недовольства и раздражения. Они уже подъезжали к дому на Лубянке, а граф все еще не произнес ни слова в свое оправдание. Зачем он поехал к Медоксу? А зачем нужно было в свое время обвинять в непочтении к великому князю Павлу знатных вельмож, ссориться с ними, доводить до дуэли? Зачем нужно было сидеть у постели умирающего опального Суворова, проливая над ним слезы, и навлечь тем самым на себя гнев императора Павла? Зачем?.. Он мог бы сказать супруге, что его долгом было навестить старого приятеля, презираемого и отвергнутого всеми, но вместо того он обратился к дочери:
— Понравились тебе часы, Лизонька?
— Еще как понравились! — подыграла ему маленькая плутовка. — Особенно те, которые играли менуэт, и барышни с кавалерами начинали плясать…
Графиня сразу по приезде домой уединилась в своей комнате и велела, чтобы ее никто не беспокоил. В такие минуты даже любимица Софья не решалась входить к матери.
«Этот английский жид вздумал дарить мне подарки, — кипела она от злости, — да еще крестится напоказ, изверг!» Безусловно, последнее обстоятельство больше всего задевало Екатерину Петровну, которая уже несколько лет была тайной ревностной католичкой. Если Медокс действительно принял православие, он сделался вероотступником относительно своей прежней религии, и то, что она в данных обстоятельствах уподоблялась ненавистному иноверцу, до судорог злило графиню. Ей мерещился в этом совпадении некий издевательский смысл.
Помимо попугаев и других заморских птичек был у графини особенный любимец. Прошлым летом на прогулке в Воронове она подобрала коршуна с подбитым крылом. Екатерина Петровна сама его выхаживала, лечила, и он сделался ручным, хотя никого, кроме графини, не признавал. Коршун жил в отдельной клетке и питался живыми мышами и крысятами, которые закупались специально для него у сидельца из бакалейной лавки, где повар Ростопчиных делал закупки. Хитрый приказчик разом достигал двух целей: уменьшал поголовье грызунов, которых на складе с мукой, крупами и сахаром водилось множество, и получал недурной приработок.
Екатерина Петровна вошла с подарком Медокса в комнату, где жил коршун, ловкой, опытной рукой достала из клетки неразлучников и запустила их к своему любимцу.
— Какой у тебя сегодня замечательный ужин, милый мой Августин, — ласково обратилась она к коршуну. Графиня называла хищника по имени, только когда оставалась с ним наедине. Никто в доме не должен был знать, что она назвала его в честь митрополита Московского, преподобного Августина.
При виде коршуна попугайчики забились в угол клетки, прижались друг к другу и задрожали мелкой дрожью, издавая жалобный свист. Сердце графини не смягчилось. Она с холодным наслаждением наблюдала, как Августин разнес несчастным птичкам черепа и принялся жадно выклевывать из них мозг. Это стало хоть какой-то компенсацией за неудачный обед и испорченный день.