Потерявшие солнце
Шрифт:
– Это утопия.
Глаза у него были пьяными, но речь звучала ровно.
– Почему?
– Потому что это – смерть. Полная свобода. Полный покой. При жизни ты всегда будешь от чего-нибудь зависеть. Или от кого-нибудь.
Цыбин усмехнулся.
– Ты хочешь сказать, что только смерть абсолютно свободна? Недурная мысль! Ты философ!
Вадик опустился на стул и наполнил стаканы по новой:
– Только после пол-литра.
Он в одиночку залпом выпил:
– Но ты не понял.
Цыбин щелкнул зажигалкой. Лицо его застыло.
– Не надо! Хватит!
Маша, рассерженно цокая каблуками, шла к двери, поправляя свитер. Он успел заметить размазанную помаду у нее на лице. «Чернявый» круто развернулся на каблуках и порывисто выскочил за ней. Верхняя губа хищно вздернута. Лицо перекошено.
– Извини, я на минуту…
В коридоре было сыро и гулко. «Чернявый» держал Машу за рукав. Свитер сполз, обнажая смуглое плечо.
– Юноша! – Цыбин сунул горящую сигарету в рот и демонстративно убрал руки в карманы брюк. – Вы несколько перебрали, а даме это не нравится…
– Что? – Парень вскинул льдистые, нехорошие глаза. – Кто юноша? Я? Ты, сука, пока здесь книжечки читал, я в Грозном… Я этих «чехов»… Я убивал каждый день. Ты столько книжек не прочитал, сколько я убил…
Цыбин подходил ближе. «Многовато для одного дня». Парень заводил сам себя. Лицо его дергалось как в лихорадке.
– Все вы пи… А эта целка, б… ломается как…
Оставалось всего несколько шагов.
Парень опустился на пол и заплакал. Тоненько, по-детски, навзрыд, как обиженный ребенок.
– Не хочу-у-у-у…
– Леня! Ленечка! – Шлицын пробежал мимо Цыбина и склонился над ним. – Пойдем! Все нормально! Я же говорил, что тебе лучше не пить.
Он поднял голову:
– Извините, ребята! У него после Чечни с нервами не в порядке. Я думал его в компанию, к людям… Нет, спасибо, не надо мне помогать. Я сам.
– Ничего страшного. – Цыбин участливо покачал головой, глядя на удаляющегося в сторону лестницы Шлицына. Парня тот обнимал за плечи, по-отцовски вытирая платком ему слезы.
– Его младший брат. – Маша неслышно подошла сзади. – Он предупреждал, а я тоже дура… Устроила истерику, как первоклассница. Всего-то просил – поцеловать разочек. Не убыло бы.
– Не переживай. – Цыбин взял ее за локоть. – Может, потанцуем?
Она кивнула.
Музыка по-прежнему была протяжной и медленной. Таня, потеряв кавалера, уныло сидела на подоконнике. Вадик что-то горячо доказывал Елене Сергеевне и бухгалтерше.
– Интеллигенция – это…
От Маши пахло ландышем. Руки у нее были гибкие и длинные. Она легко обвила его шею.
– А ты готов был из-за меня подраться? –
– Я всегда готов защитить честь женщины, – улыбнулся он.
– Только кулаками?
– Любыми средствами.
Она откинулась, держа его за шею.
– Моя честь может оказаться в твоих руках.
Он вдруг понял, что она пьянее, чем кажется.
– У меня крепкие руки.
– Надеюсь. – Она снова прильнула к нему. Ее волосы были мягкими и волнующими.
– Берегись! – Вадик уже вращал в танце заметно повеселевшую Таню.
– А ты бы его не испугался?! – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Маша. – Он ведь убивал людей.
– Он просто несчастный, изломанный мальчик.
– Ну все-таки… – Она сдвинула брови и вдруг лукаво заглянула ему в глаза. – А ты мог бы за меня убить?
Он снова улыбнулся:
– Только на дуэли. Извини, я на секунду.
В кабинете Елены Сергеевны было совсем сумрачно.
Телефон Анны тоскливо плевался длинными гудками.
– Домой звонишь? – Маша неслышно прикрыла за собой дверь.
Он положил трубку и помолчал.
– Нет, любовнице.
Она подошла вплотную и слегка пошатнулась.
– Много их у тебя? – Опьянение придавало ей смелости.
– Достаточно.
Неожиданно для него самого его ладонь легла на ее теплое, обтянутое лайкрой бедро.
– Может, и для меня найдется местечко? – Она мягко поцеловала его в губы.
– Посмотрим по поведению. – Он дернул вверх «молнию» на юбке, одновременно разворачивая ее спиной.
– Нежнее, Цыбин, – попросила она. – Я буду послушной.
Он вздрогнул, услышав, что она назвала его по фамилии, и положил ее грудью на стол…
Во дворе, на крепчающем ветру, испуганно скрипели деревья. На экране будильника застыли четыре нуля, разделенные пульсирующей точкой. Скинув промокшие туфли, он, не включая света, прошел в комнату и взял телефон. Набрав пять первых цифр остановился и, секунду помедлив, положил трубку. Раздевшись, прошел в ванную и, встав под обжигающий душ, старательно намылился шампунем. Жесткая мочалка царапала кожу. Запах ландыша не исчезал.
Холодный, пронзительный ветер гнал по Неве низкую, серую волну. Графитовые штрихи дождя придавали пейзажу вид карандашной гравюры. Антон вдруг подумал, что осень слишком затянулась в этом году. Ноябрь всегда был в Питере началом заморозков, а сегодня даже наводнение никого не удивит.
Адрес значился по Миллионной улице, но искомая парадная располагалась со стороны набережной. Дверь высокая, двустворчатая выглядела прилично. Звонок был один.
– Кто?