Потерявшие солнце
Шрифт:
– Конечно. – Цыбин обреченно слез в лужу. Грустно хлюпнули полные воды туфли.
Сигарета у парня не прикуривалась. Она уже пропиталась дождевой водой. Струйки воды стекали по его волосам и лицу. На Цыбина пахнуло запахом алкоголя. Парень бросил развалившийся в пальцах белый цилиндрик и достал пачку. Наконец ему удалось прикурить. Он благодарно кивнул:
– Вы совсем промокли. Из-за меня в лужу влезли. Хотите?
Из-под куртки появилась чекушка «Московской».
– Спасибо. – Цыбин покачал головой.
– А я выпью. – Парень начал откупоривать бутылку. – Отец
– Болезнь? – из вежливости спросил Цыбин. Его вдруг начала терзать мысль немедленно поехать к…
– Инфаркт, – парень запрокинул бутылку, – даже винить некого. Некого порвать…
Он пошатнулся и помотал головой:
– Устал я… Тошно… А вы к кому?
– Друг. – Цыбин поднял воротник плаща. – Извините, мне пора.
– Хорошие люди умирают, а всякие гниды, душегубы жируют, б…
Цыбин вышел из ворот кладбища, сунул по купюре неизменным старушкам и остановился на секунду. Затем, приняв окончательное решение, остановил синюю «шестерку».
– Угол Ковенского и Маяковской.
Правой своей стенкой костел примыкал к автобазе. Слева высился грязный желто-серый дом, большинство окон в котором никогда не мылись и не имели занавесок. Чужеродность аккуратного европейского строения бросалась в глаза.
Расплатившись, Цыбин вышел из автомашины и осмотрелся. Дождь поутих, перейдя из состояния атаки в унылое моросящее ожидание. На ступеньках не было видно ни одного нищего. Погода и небойкое место играли свою роль. Почти стемнело.
Внутри было сумрачно и гулко. Света почти не было. Он прошел через зал и остановился перед исповедальней. Секунду подумал и, войдя, сел на скамью. Ждать пришлось недолго.
– Слушаю тебя, сын мой, – раздалось за перегородкой.
– Это я, священник, – сказал Цыбин. За перегородкой помолчали. Ему показалось, что он слышит вздох.
– Я думал, что уже никогда не услышу вас. – Голос остался таким же ровным и вежливым.
– Тебя бы это обрадовало?
– Я человек. Присутствие убийцы в моей жизни не может меня радовать.
– Сдай меня. Или уйди.
– Я буду исполнять свой долг.
– Тогда смирись с тем, что я убийца. Что у меня две руки, две ноги и я умею разговаривать.
– Я мирюсь с этим уже год.
Цыбин помолчал, прильнув виском к густо пахнущей деревом переборке.
– Трудно говорить? – В голосе священника ему послышалась издевка. – Раньше вы не страдали сомнениями.
– Трудно, – признался Цыбин, – сегодня другой случай.
– Вы не смогли кого-то убить? – Насмешка стала откровенной.
– Прекрати, священник! – Цыбин приблизил губы вплотную к перегородке. – Характер в тебе берет верх над духовным долгом. Подумай, я не сумею, по твоей же вине, излить тебе душу, пойду и в ярости убью кого-нибудь. Это будет ТВОЙ покойник.
За перегородкой помолчали. Он улыбнулся.
– Я слушаю вас, хотя вы так не поступите.
– Почему?
– Вы убиваете за деньги. Убийство плод вашего разума, а не необходимость души. Просто так вы никого не убьете.
Настал его черед помолчать.
– Ты уверен?
– Я предполагаю.
По ногам неожиданно потянуло сыростью и холодом. Промокшие пальцы совсем задеревенели. Цыбина начал бить мелкий озноб. Наверное, от холода.
– Я пришел поговорить о другом, священник. Возможно, мы действительно говорим в последний раз. Я уезжаю начинать другую жизнь. Без смертей.
– Начать уже начатое нельзя. Другой жизни не будет. Смерти останутся с вами, даже если вы собрались в последнее путешествие.
– Нет. Рановато. Просто не хочу усугублять положение уже и без того загубленной души.
– Похвально, хоть и бесполезно.
– Ты говоришь не как священник. Ты же должен приветствовать мои шаги на пути к прозрению?
– Вы не слепы. Кроме того, по моему мнению, церковь не должна играть роль сладкого пристанища и утешителя злодеям, натворившим столько, что никакими молитвами не замолишь. Души же подвластны суду Божьему. Я не обязан вас любить за то, что вы кого-то не убили.
– А как же «возлюби ближнего своего…»?
– Там говорится о человеке. Человека внутри вас я люблю: ребенка, который нянчил плюшевых мишек и засыпал на руках у матери, подростка, переживающего из-за прыщей, юношу, с трепетом целующего девушку в первый раз.
– В шесть лет я выкалывал кошкам глаза, у меня никогда не было прыщей, а первой девушкой была хором изнасилованная на чердаке пай-девочка, которой я не подарил ничего, кроме триппера.
– Это неправда, – в голосе священника слышалась усталость, – вам хотелось бы, чтобы это было правдой, но это слишком примитивно.
Оба снова помолчали.
– Зачем вы пришли? – неожиданно заговорил священник. – Вы хотите рассказать что-то важное, но вместо этого мы уже полчаса ведем странную дискуссию о вашей сущности.
Цыбин чувствовал холод. Словно ледяная зима подкралась к дверям костела, расшатала рамы витражных окон и обжигающей волной заструилась по каменным плитам. Совсем стемнело. Он представил себе, как они оба сидят в самом углу большого темного зала, разделенные перегородкой, а во всем остальном пространстве висит тьма. Черная-черная. Как зимнее московское небо.
– Он был младше меня на четыре года, – начал он, чувствуя как бежит по телу теплая волна и неожиданно ясными и четкими становятся мысли. – Мама умерла, когда я заканчивал второй курс. Отчим был врачом. «Прекрасным интеллигентным человеком», как принято сейчас говорить. Он не брал денег за операции. Не принимал подарков. Готов был помочь каждому. Много работал… Мы жили, еле-еле сводя концы с концами. Ели макароны. Носили туфли фирмы «Скороход». Мечтали о магнитофоне… А он вкладывал премии в развитие больницы. Покупал какое-то оборудование… Когда-то я любил его… Потом стал ненавидеть… Умер он от болезни почек. Не хватило денег на дорогостоящее лечение… Впрочем, это все сопли. Речь не об этом… Я поднялся за год. Сделал правильный выбор. Понял, что бизнес, тогда еще были кооперативы, не для меня. Не хотелось работать на бритых ублюдков с двумя классами образования. Рэкет – тут все ясно. Смерть – идеальное ремесло. Спрос никогда не падает. Главное все продумать.