Потешная ракета
Шрифт:
– Ага, понедельник, – громко сказал со своей лавки Вениамин Травников. – Пойди проверь его, считаря!
– В понедельник я банечку топила, – подхватились тихонько напевать Венькины сотоварищи, – во вторник во банечку ходила, в среду в угаре пролежала, в четверг буйну голову чесала…
Феодосию, давнюю поклонницу арифметики, охватила обида за Тимофея. И какой бес ее за язык потянул?! Ей-богу, не Феодосия сие натворила, а какой-то похабник!
– Эй, виршеплет, – окрикнула она Веньку. – Сам-то силен в цифрах? Сочти, сколько перстов у меня в руке? – И Феодосия – Господи, прости ее! – выставила над головой дулю.
Все покатились со смеху.
– Брат Феодосий! – вдруг разнеслось под каменными сводами. – За злонамеренное показание не приставших духовному лицу мерзостей налагаю на тебя двадцать коленных всенощных бдений!
В трапезной стоял игумен Феодор.
– Неприятно удивлен, – продолжал настоятель. – Полагал, что принимаю под сень нашей обители богобоязненного сына и брата, устремленного на добрые дела.
Феодосия вскочила с места и закрыла лицо руками. Следом поднялся Тимофей Гусятинский.
– Преподобный! Позвольте мне, недостойному, смиренно объясниться. Сей монах кинулся на мою защиту, ибо не знал, что шутки братьев друг над другом не имеют под собой злобных намерений или умысла. Согрешил от незнания.
О! Как изящно выкрутился из ситуации Тимофей. Донес, но без доноса. Прямо византийский посол, а не Тимка!
– Хорошо, что вступился за брата Феодосия. Но никакие добрые намерения не оправдывают похабных жестов в святых стенах. Нельзя поддаваться искушению разрешить обиду злобным выпадом. Отвечать на потешания следует смирением. Коли ударили тебя по одной щеке, подставь другую. Епитимья остается в силе!
Настоятель вышел прочь, и больше Феодосия его вблизи не видела, ибо над рядовыми монахами и без него указчиков хватало, а преподобный Феодор был занят разрешением более важных проблем – добыванием денег на содержание обители и лавированием между чистой наукой и бесконечными нуждами ее практического приложения, как то: изготовление потешных огней и огненных ракет к дворцовым праздникам, сочинение вирш к датам, писание книг и учебников для царского обильного семейства (зело быстро чада царские их драли) и прочие заботы. Следом за игуменом из трапезной потянулись и монахи.
– Ну что, брат, прошел ратное крещенье? – обратился к Феодосии Варсонофий. – Порядок! Отстоишь на коленях двадцать ночей, и сам черт тебе будет не страшен.
Феодосия вышла из трапезной именинницей – ее признали и приняли и даже наказали! Житие налаживалось. Теперь надобно разузнать про науки.
– Брат, – обратилась она к Варсонофию, наладившемуся убегать сонмиться после ночного караула, – а где корпят над науками? Туда можно входить?
– Можно потихоньку. Вон там книгохранилище, там – книгопечатание, здесь – миниатюристика, – принялся указывать Варсонофий. – Химия, потешные огни, латинский скрипторий, чертежная…
Олей! О! Сколь дивный сладкий сок изливался на язык Феодосии, когда повторяла она с наслаждением «скрипторий», «чертежная», «колерная»! Сколь блаженная улыбка разливалась на устах при виде досок и грифелей, пергаментов и туши, кистей и свинцовых карандашей, книг и свитков, голубоватых скляниц и сияющих тиглей. О блаженство погружения в книги! Наслаждение знания! Восторг открытия! Воистину райским садом познания мира был Афонский монастырь Иверской Божьей Матери!
Обойдя робко научные лаборатории и мастерские, все до одной в каменных зданиях, Феодосия обнаружила незнакомую ей доселе европейскую роскошь, с коей стараниями преподобного Феодора были они обустроены. В книжном доме обнаружила она даже комнату, устланную коврами, стены которой украшали цветные гравюры, а на покрытом парчовой скатертью столе стояла блестящая узорная ваза с огромными белыми лилиями и розами! Феодосия приняла было за живые, но после узнала, что цветы сии и гирлянды монахи сотворяют из тканей, пропитанных воском. В простенке между окнами в сей комнате висело венецианское зеркало, в кое, впрочем, Феодосия поглядеть не успела, ибо шедший по коридору монах вопросил, чего надо? Он же и объяснил: сия велико лепная комната называется парадная приемная и предназначена для богатых бояр, что приезжают в монастырь заказать дорогую книгу в подношение или учебник для сыновей. В сей приемной заказчиков угощают редкостным греческим виноградным вином, каковое сам Христос пил, и демонстрируют образцы книг и миниатюр. А теперь, брат, уходи отсюда, ибо рассиживаться в приемной рядовым монахам не полагается. Напоследок, правда, рассказчик не удержался и, небрежно кивнув на некую вещицу на столе, похожую то ли на небольшой алтарь, то ли на огромное пасхальное яйцо, бросил:
– Часомер с минутами. Не видал, наверное, раньше?
Разглядеть миниатюрное часомерье Феодосия не успела даже одним глазком, и потому, выйдя из приемной, тут же вопросила монаха:
– Почто часы минутами мерить? Разве мало для дела и порядка получасьев и четвертей?
– У богатых людей каждая минута – серебро.
– А-а, – промолвила Феодосия, ничего не поняв. Почто иметь поминутный часомер в доме, коли на дворе петухи время пропоют, на торжище четверти городским часомерьем отыграют, а на каждой улице колокола в храмах пробьют? И пошла проситься в чертежную мастерскую.
– Покажи, что ведаешь, – повелел возглавлявший чертежников монах. – Эллипсоидами владеешь?
– Чем? – переспросила Феодосья.
– Овалы. Можешь строит овалы?
– Многое забыл – память от угара вышибло, а чертить, кажется, могу, – на всякий случай придержалась Феодосия версии о потере памяти, но затем поданным ей деревянным циркулем со внедренным в него грифелем аккуратно и довольно быстро вычертила на доске овал.
– Неплохо, – строго сказал проверяльщик. – Вот тебе бумага, готовальня, тушь… нет, все-таки грифель для начала, сделай геометрический орнамент на свое усмотрение, вписав его в квадрат.
Феодосия молча кивнула головой. И не вставала из-за дубового стола до вечера. Даже обедать не пошла, попросив братьев принести ей хлеба.
Начала с фрагментов, сам выбор которых гласил о незамутненности ее представлений о прекрасном – Феодосья решила вычертить грибы.
Подобно всем истинным творцам, привычные и надежные правила даже и не отринула, а вовсе не стала вспоминать и уж тем более сверяться, а попросту вдохновенно принялась строить первый гриб – хрупкую бледно-сиреневую поганку.
Сперва взялась за шляпку – яйцеобразную и вытянутую на макушке, как глава мудреца, но колоколом книзу. Каждую линию Феодосия выстраивала с помощью каркаса из окружностей и овалов, которые, в свою очередь, витали в тонкой сети лучей и углов. Когда шляпка была готова, Феодосия, подумав, одарила один ее край неуловимой косинкой, что придало грибу живость и изящество. Ножка также была вычерчена с безупречной асимметрией, на какую способен и какую может себе позволить сам Творец. Второй гриб был сыроежкой, шапочка которой в тонких лесах подготовительных линий розовела мисочкой ручной работы – с чуть утолщенным краем с одной стороны и сильно подвернутым огубьем с другой. Удовлетворенная работой и искренне уверенная, что грибы – вполне подходящие элементы для орнамента, Феодосия отложила готовые листы и взялась за полновесный узор, что вполне мог бы расположиться, к примеру, на потолке ее кельи. Вечером, когда в глазах Феодосии начали плавать огненные эллипсоиды, она подошла к старшему чертежному дьяку и попросила: