Потомки Нэнуни
Шрифт:
Вдруг из-под ног с шумом поднялся выводок-фазанов. Серенькие, похожие на куропаток, фазанята устремились за темной взъерошенной клушкой и, пролетев сотню шагов, опустились в зеленый орешник. Оттуда, почуяв приближение человека, хрипло рявкая, высокими прыжками вдруг бросилась в сторону напуганная косуля.
Конь шарахнулся. Янковский натянул повод, проводил взглядом мелькавшую среди трав рыжую спину, улыбнулся: с непривычки этот рев действительно способен напугать до полусмерти! Вспомнил недавнюю охоту. Все уже вернулись после выхода на заре и сушились у костра, когда к табору, серый от страха, подбежал новичок гость и, боязливо озираясь, пролепетал: «Ух, только что чуть не попал в лапы тигру!..» Сидевший у костра старик, сощурясь, негромко спросил: «А ты его видал?» Новичок перевел дух: «Нет, самого тигра не заметил, но рев его слышал совсем рядом и видел удиравшего в панике козла». — «Вот то-то, что козла, — проворчал старик, — а сам, паря, в панике. Таких тигров, брат, у нас в Приморье на каждом шагу. Порты-то в порядке? То ж козел орал!»
В полуверсте от перевала — снова треск в кустах. С лежки вскочили три буро-красных, в белых крапинах животных. Вытянув шеи и широко расставив уши, они несколько мгновений неподвижно смотрели на приближающихся лошадь и седока, потом повернулись и не торопясь запрыгали в овраг. Всадник осадил коня.
«Пятнистые олени! Старые знакомые. Так вот зачем бродяги выжигают здешние леса. Ясно, на гарях куда легче промышлять драгоценные панты! Удалось бы обосноваться в этих местах — закрою дорогу браконьерам. А прекратятся бессмысленные палы, начнет плодиться этот редчайший олень».
Так думал он в тот далекий день. Но мог ли представить, что в этой укрытой от зимних ветров долине станут выпасаться целые табуны лошадей и оленей и впоследствии он назовет ее Табунной падью? Что пройдут годы, и на ее морском берегу будут купаться и загорать его дети, потом внуки…
И все это тоже пройдет, придут совсем другие времена и другие люди, многое неузнаваемо изменится, но навсегда останутся метко и образно данные им названия гор — Шестисотая, Просека, Обсерватория; падей — Табунная, Длинная, Семивершинная; речек — Рубикон, Змейка… что и через сто лет люди будут произносить эти названия, часто совсем не ведая — кто их дал, почему, когда.
И, конечно, не подозревал, что на картах русского Дальнего Востока появится и его имя.
Лошадка незаметно преодолела перевал. А за ним, словно чаша, открылась окруженная невысокими горами долина — солнечная и тихая, с небольшой каменистой горкой и террасой посредине, на которой стояло несколько уцелевших от пожара лип. В долину с трех сторон впадали ручьи, образуя небольшую речку. Ключи выбегали прямо из недр, и сразу мелькнула мысль: они не должны замерзать зимой, это очень важно. Спешившись на галечном бережке, Янковский напился прозрачной воды, переехал речку, приблизился к горке и натянул повод. Конь послушно остановился.
Теплый ветер играл травой и цветами, стояла удивительная тишина; кругом ни дымка, ни пашенки, ни тропинки.
Всадник расседлал коня, вынул удила, стреножил. Конь вздрогнул холкой и жадно захрустел сочной травой.
Польское восстание 1863 года [1] привлекло под свои знамена много молодежи, и не только поляков. Естественно, примкнули к нему и студенты Горы-Горецкого сельскохозяйственного института, который в это время заканчивал шляхтич Михал Иванович Янковский. Отряд студентов под командованием капитана генерального штаба повстанца Звеждовского попал в окружение. Пленные предстали перед военным трибуналом царского наместника в Польше Муравьева-«вешателя». В этот день Янковский навсегда расстался с родителями, тринадцатью братьями и сестрой, потерял родовое имение в Люблинской губернии Царства Польского, институт, друзей, любимую девушку. «…К восьми годам каторжных работ».
1
В. И. Ленин, характеризуя Польское восстание 1863—1864 годов, в частности, писал: «Пока народные массы России и большинства славянских стран спали еще непробудным сном, пока в этих странах не было самостоятельных, массовых, демократических движений, шляхетское освободительное движение в Польше приобретало гигантское, первостепенное значение с точки зрения демократии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеевропейской» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 297).
Перед отправкой в Сибирь его навестила мать. Благословляя, надела на палец сына дорогой фамильный перстень с ампулкой яда под камнем. Прощаясь, шепнула: «Не давай над собой издеваться, если силы совсем тебя оставят, сорви рубин зубами».
Бесконечно долгий кандальный этап от Смоленска до Нерчинска, отмеченный покосившимися крестами тех, кто этапа не осилил. В Нерчинске — сырые темные шахты, не так давно покинутые декабристами. Позднее — строительство барж на реке Ингоде под Читой, в казачьей станице Сиваково. Земляк, бывший профессор Варшавского университета, доктор биологии Бенедикт Дыбовский. Одно лето бок о бок на строительстве барж — и дружба на всю жизнь.
Амнистия 1868 года — «на вольное поселение в пределах Восточной Сибири». Сверкнув красной искрой, перстень с ядом навеки утонул в сибирском сугробе. Первые четыре года «вольного» поселения — работа на золотых приисках Олекмы. Постоянная переписка с Дыбовским. И вдруг — предложение от него: принять участие в экспедиции на Дальний Восток. Задание исходило от Императорского Русского Географического общества (ИРГО) в Иркутске. Дыбовский получил разрешение на двух помощников, Михаила Янковского и Виктора Годлевского. Бывшие каторжники вновь встретились в станице Сиваково.
За два лета их лодка «Надежда» под парусом и на веслах обошла Ингоду, Онон, Шилку, Аргунь и спустилась по Амуру до устья Уссури. Здесь, в станице Козакевичево, встретили новый, 1874 год, провели вместе последнюю зиму. Собранные за два года образцы горных пород, препарированные экспонаты рыб, зверей, птиц, насекомых, пронумерованные и описанные, отправлены со встречными пароходами в Иркутск.
Именно сюда, в станицу Козакевичево, приехал управляющий прииском на острове Аскольд в Японском море ссыльный поляк Чаплеевский. Он получил разрешение вернуться на родину и искал себе замену. Описывал бесценную флору и фауну острова, полную самостоятельность управляющего, «министерское» жалование. Дыбовский рекомендовал пана Михала, и тот без колебаний принял предложение. Из военного поста Владивосток, где он подписал контракт с хозяином прииска Кустером, Янковский уплыл на Аскольд на шхуне «Морская корова» известного китобоя, вольного шкипера Фридольфа Гека.
Новый управляющий взялся круто. Отвоевал у моря богатую россыпь, увеличил добычу. Организовал добро вольное охотничье общество, запретил отстрел исчезающих пятнистых оленей. Завез и развел на острове фазанов. Ликвидировал замаскировавшихся под рабочих бандитов-хунхузов, которые воровали золото и выбивали оленей ради драгоценных пантов.
За три года Янковский собрал и отправил в Петербург, Варшаву, Францию и Германию огромное количество бабочек и птиц. Открытым для науки подвидам было присвоено его имя. Оно стало широко известным среди всех энтомологов и орнитологов, во всех музеях и частных коллекциях Европы.
Добыча золота росла. Кустер предложил перезаключить контракт на еще более выгодных условиях…
Янковский посмотрел на свою лошадку, усмехнулся с бороду: как ни странно, но вот ради кого он хочет пожертвовать теперешним своим благополучием. Потомок рейтар, сын многих поколений лошадников, он давно вынашивал мысль, которая лишь теперь может стать реальностью. Дальнему Востоку нужна своя лошадь. Ее фактически нет. Те крошки — пони, которых приводят из Китая и Кореи, не способны решить транспортных проблем: тащить тяжелую телегу, а тем более пушку; служить кавалерии; тянуть плуг переселенца-хлебороба. Привозные, из России и Европы, не могут как следует акклиматизироваться в здешнем влажном климате, чахнут и гибнут. Только путем скрещивания местной азиатской и пришлой европейской пород можно добиться того, что конь смешанных кровей будет надежно служить человеку на этой далекой окраине.