Шрифт:
Глава 1.
– «Видимо, свою жизнь, по понятиям Бога, я прожил хреново, если после смерти возродился в облике обезьяны», – в который уже раз со вчерашнего дня, думал я, горестно вздыхая и разглядывая своё отражение в воде.
Вернее, не совсем обезьяны, а некоего человекообразного существа, сильно смахивающего на… Да, что там, «на». Горилла, – она везде горилла. Только не особо почему-то волосатая.
Сидя в воде по мощную грудь, я пытался поймать рыбу. Сложив не очень длинные ноги «по-турецки» и положив на колени локти, непропорционально, по человеческим меркам, длинных рук, покрытых от локтей золотистым «пушком», я расслабленно ждал жертвы.
Рыбы было много, но мелкой, и она охотно приплывала на приманку – шарик глины, перемешанной со здешними дождевыми червяками, но я ждал подходящего для моих бамбуковых копей размера жертвы.
Бамбук был не совсем бамбук, как и черви – не совсем черви, и рыба – не совсем рыба. Да и горилла, в моём обличии, – не совсем горилла.
Моё новое тело имело скорее коричневую, чем чёрную пигментацию, похожую больше на загар, прямую, но слегка сутулую спину, крепкую шею и развитый торс. Длинные, русые, вьющиеся волосы на голове, слегка украшали моё тяжёлое суровое лицо со слабо выраженной нижней челюстью, выдающимися надбровными дугами и скулами, и носом с короткой переносицей.
Вода в этом месте реки стояла, закрытая от основного течения отмелью, и образовывала заводь. Каменистое дно почти не давало мути, если не сильно тревожить донные камешки, слегка припорошенные илом.
Солнце светило со спины и в тени своей мощной фигуры я хорошо мог рассмотреть своё новое отражение и то, что происходило в воде. Шарик прикормки был крупным и плотным, примерно с теннисный мяч, и «рыбья» мелочь не могла раздерибанить его своими передними плавниками, больше похожими на лапки, и клювастыми мордами.
Крупные «рыбины» прятались в ближайших кустах водорослей и наблюдали за мной и мелочёвкой. Видя, что та мирно кормится, выковыривая из глины маленькие кусочки «червячков», предусмотрительно разрезанных мной на много мелких частей, одна из рыбин подплыла к приманке, попутно лениво пытаясь поймать кого-нибудь из мелких сородичей.
Только двойной удар двух копей гарантированно должен был привести к насаживанию рыбы на импровизированные «гарпуны». Первым било копьё со стороны головы, а вторым, то, что к хвосту. «Рыба», прижатая к камню первым копьём, двигаясь назад, сама насаживалась на второе копьё, легко проникавшее под громадную, почти с кулак ребёнка, чешую.
Первое копьё урона не наносило, скользя по чешуе, и только следующим ударом в большой плоский глаз, оно добивало рыбину.
Вчера, попав в этот мир в тело и разум здешнего аборигена, я так ничего себе на обед и не добыл, пытаясь орудовать одним деревянным копьём один конец, которого, я заточил на камне, и довольствовался корнеплодами, которые тоже добыл не я. Тоже, кстати, вполне съедобными, но не насытившими меня.
Моему новому телу этого было бы достаточно, но мой разум отказывался удовлетворяться двумя сырыми, хоть и большими, картофелинами и требовал кусок колбасы или, хотя бы, шмат сала с большим куском хлеба.
Тело и разум моего «донора» быстро справились с выкапыванием глубокой норы для ночёвки в крутом глинистом берегу реки, нарвало и наносило травы, по запаху похожей на полынь, и застелило ею пол нового жилища. Потом моё новое тело пробежалось по берегу реки и, найдя подходящий по размеру камень, докатило его до входа.
Я всё это время выступал в роли стороннего наблюдателя. Мой разум доминировал, и сначала я взялся за устройство жилища сам: пытался подыскать для житья яму, натаскав туда веток, но тело стало самопроизвольно трястись, и я понял, что от страха.
Расслабив свой разум, и отдав себя на волю хозяина тела, я и пообедал, хоть и не плотно, и поимел очень даже неплохое жилище.
Когда жилище уже было построено, а до темноты ещё оставалось время, я прошёлся по берегу и нашёл несколько крепких, гладких камней. Используя найденный «мной» валун, как наковальню, я довольно быстро расколол найденные мной камни и попытался сделать из них острое холодное оружие.
Чужие громадные руки слушали мой разум плохо. Пальцы с крепкими когтями хорошо сжимали палку, но камни правильно сжимать, в нужном направлении и под нужным углом бить, отказывались. Оставив их развитие на потом, я кое как вырубил из камней подобие наконечников и вогнал их в расщеплённые палки «бамбука». Закрепить мне его было нечем.
Забравшись в нору и закрывшись камнем, моё тело сразу уснуло. Однако мой родной разум заснуть не мог. Это было удивительное ощущение, когда тело спало, а разум нет. Разум аборигена хоть и чутко, но тоже спал, и я попытался уснуть под его храп, но услышал шуршание речного гравия.
Надо сказать, что органы чувств аборигена были более развиты, чем мои, и я ещё не мог полностью их контролировать. А абориген мог. Он принюхался, зашевелив носом, но так и не проснулся. Шуршавшие гравием существа его не насторожили. Постепенно успокоился и я, перестав раз за разом вспоминать свои последние минуты жизни в том мире и перекатывая в чужой голове одну и ту же мысль: дар – это, наказание или бред?
Проснулся я в своё первое утро в новом мире и новом теле тогда, когда мой «абориген» окунулся в воду в поисках ракушек и улиток. Я вспомнил свой вчерашний неудачный опыт, и посвятил некоторое время утра на изготовление наконечников для копей.
Сейчас, схватив наколотую на оба копья громадную рыбину, я не заметил, как порвал её когтями и жадно впился в сочное мясо. Для моего тела эта еда была явным деликатесом. Набив утробу, я повалился на спину, довольно застонав. Тело не только не ело никогда такую пищу, но и никогда не ело так много. Оно испытывало тяжёлое блаженство, а чужой разум благодарность.
Лежа на спине и глядя на летавших высоко в небе птиц, я подумал, что, то, что я не съем, «домой» тащить не надо. Попробовать «деликатес» попытаются многие, и не факт, что только птицы.
«Подумав о «чёрте», жди чёрта», говорила одна очень неприятная мне старушка, при встрече со мной.
Птицы вдруг стали резко расти в размерах.
– Чёрт побери, – сказал я сам себе, откатываясь от рыбы.
Тело выполнило незнакомую команду неохотно. Но, перевернувшись на живот, оно отпрыгнуло сразу метров на семь от места отдыха, оттолкнувшись сразу четырьмя конечностями и приземлившись на них же.