Потому, что люблю
Шрифт:
Варвара Степановна читала письма только вечерам^ Управится по дому, завесит окна, да поплотней, чтоб со« седи, чего доброго, не подглядели, засветит настольнуЩ лй^ру — зеленый гриб — и празднует над письмами сый на.|Короткими они были, скупыми и схожими, будто за-годй наготовили их на весь год, а в положенное врем* по одному в почтовый ящик опускали: «Живы. Здоровы Работаем. Живем дружно». Как в телеграмме. '
Вот она тебе, мать, благодарность детей! Дожива! свой век в одиночестве. А добра накопила — полон по греб. И капуста квашеная, и грибки, и
Вошла Варвара Степановпа в комнату, приставил^ конверт, как фотокарточку, к банке с хризантемами Ы чего это они нынче сеном пахнут?) и подумала: что на этот раз сынок отписал? А сама за уборку принялась! стерла пыль с подоконников, подмела пол, прошлась пш столу сухим фартуком, потом долго скребла кастрюлю,—] гречка пригорела. Хотела ещэ свежей воды из колодца принести, а потом уж за письмо засесть, да не выдери жала. Ослабла душой. Годы уж не те, только н могла что не отвечать на Алешкины письма и переводы назад отсылать. ч
Вымыла руки, завесила окна, включила лампу — зеленый гриб — и за стол. Отрезала ножницами от концерта тоненькую полоску, осторожно, чтоб не повредить письмо, и вытащила листок.
Раз перечитала, другой, третий. Не зря самолетом отправили! Надежда дочку родила, Варькой назвала: «В твою честь, мама!» Хитрющие...
Теперь Алешку от Надежды не оторвать. Да еще квартирку, оказалось, им выделили — заработали, выходит, без отцов-матерей. Похвально! Теперь не дождешься, чтоб приехали. А ведь каждый раз, ложась спать, Варвара Степановна включала электрическую лампочку под козырьком крыльца: вдруг сын ночью приедет и в темноте споткнется, мало ли чего, ногу сломает или ушибется?
Теперь Алексей не приедет...
Варвара Степановна разобрала постель, легла, матрас забряцал под ней, залязгал, взвизгнул разок. Отслужил свое, давно пора на свалку. Натянула одеяло до подбородка, согрелась, пыталась уснуть. Да где там! А что, если Лидия поедет в город и заберет ребенка? От этих мыслей страшно стало.
Ветер свистел в трубе, что-то хлопало по крыше, неужели кусок толя оторвался? Нет мужских рук в доме, <ч баба одна что сделает?
Варваре Степановне казалось, будто стучатся в ее дом, просятся погреться. Как бывало еще при отце. Обязательно кто-нибудь забредал и непогоду. Отец зажигал лампу и, прикрывая ладонью свет, шел отпирать двери. Мама сердилась: «Дом в ночлежку превратил! Напустит Г>родяг всяких неприкаянных...»
Отец ставил самовар, приглашал к столу пришельцев м молча слушал долгие рассказы: про коллективизацию, про то, как убили кулаки председателя колхоза, а потом дом спалили. Много страшных дел передавали... Варвара напряженно слушала, хотя и страшно было, а
утром понять не могла: присннлось ей все или на самом деле слыхала? ;
Теперь никто не стучится в ее дом. И так тоскливд стало!.. Забыла, когда о своих родителях вспоминала, з тут на память пришли. Мать крикливая была, первая спорщица на Вольной улице. Она и дома свирепствовав» ла с утра до ночи. То кого-то упрекала, то грозила ко*| му-то, то желала «подохнуть, не сходя с места». Никтч ей не перечил, никто в спор не встревал, а она все рав1 но не унималась. Варвара целыми днями у соседей про1 падала, а отец (он маляром по найму работал) или в огороде копался, или что-то мастерил. Мать, бывало; надрывает горло, а отец спокойно что-то делает, будто не слышит, или сидит под яблоней на вкопанной в зем^ лю скамейке, курит длинную папиросу из газеты, «козыа ножку», и собаку гладит. Барсик припадал к его коле«] ням зажмуренной мордой.
Отец жил тихо и умер тихо: курил «козью ножку»^ гладил собаку, а мать поносила его в тот момент на чем свет стоит: он забыл набить обруч на бочку. Опомнились! когда Барсик завыл... 1
С тех пор мать изменилась, примолкла, даже разго4 варивать стала шепотом. Сидит себе под яблоней над скамейке, где муж всегда посиживал, и молчит. ;
А потом голодуха навалилась. Выменивали на вещи! льняное семя, толкли его в ступе и пекли лепешки —! горькие, черные, после них в желудке такая тяжесть была, словно камней наглотался. Мать опухла, лицо у| нее стало широкое и желтое, как тыква. И ноги опух-] шие — ткнешь пальцем, ямка так и останется. |
Приняли на квартиру беженцев с Украины. Помнит-! ся, дядьку того Махровым звали. С женой поселился и! с двумя ребятишками: мальчиком и девочкой. Был у ним полный сундук очищенной кукурузы — мололи они ее на ручной мельнице и варили кашу— мамалыгу. Один тольч ко разок и дали попробовать. ]
И вот еще что на всю жизнь запомнилось: мать лежит на кровати, Варвара сидит у нее в ногах, а квартиранты расположились на полу. Они и спали на полу, на домотканых дорожках, или, как их называли, подстилках. «Мы привыкли спать покотом»,— говорил Махров.
В тот день они мамалыгу ели прямо из одной миски, а миска с полведра будет. Сидят четверо на полу и таскают ложками кашу, из-подо дна поддевают, жрут и облизываются. А у матери такие глаза... вот-вот выскочат и к мамалыге кинутся.
Махров голос подал: «Сидайте з намы снидать».
Сказал, лишь бы сказать, а сами едят,— ложками мотали, пока всю кашу не уплели, и тогда у Варвары лопнуло терпение: «Зачем нас приглашали? Только чтоб сказать? Ложек не положили... Не хотели накормить, зачем же травить?»
Забулькал что-то в ответ Махров, мать застонала, а Варвара принялась хватать все махровское, что под руку попадалось, и выбрасывать за двери.
В тот день они и съехали.
Вскоре люди из поселкового Совета пришли, зачислили мать подсобницей на больничную кухню. Работать она не могла, но зарплата ей шла, и подкармливали ее понемногу, пока на ноги не встала. А Варвару курьером в сельсовет взяли, бумажки разносить...
И о чем только не вспомнилось этой ночью!..