Потому что потому
Шрифт:
Вадим не заметил, что уже одушествил волшебную дудку, наделил ее - как того и требуют условия сказки!
– способностью к осмысленным действиям. А коли заметил, то ничуть тому не удивился: понятие "играть на флейте", на чем угодно - от рояля до расчески с папиросной бумагой - с Вадимом несовместимо. Оно - из области сказочного...
Что-то многовато сказочного, с тоской подумал Вадим. Рассуждать логически он был не в состоянии. Подобрал флейту, засунул ее за пояс джинсов и пошел в дом.
Явившиеся на зов флейты дети мирно досматривали сны. "Адидасы" спали, удобно развалившись в креслах на террасе. В столовой, за столом-гигантом, уронив голову на скатерть, сопел их десятилетний приятель. Стол под скатертью не перина с пухом, но мальчишка неудобств не ощущал. Тут же, на плетеной, как и кресла на террасе, кушетке, крытой домотканой кошмой, улеглись ихтиандры. Этим повезло больше. Во-первых, они находились, научно выражаясь, в горизонтальном, удобном для отдохновения положении. Во-вторых, на кушетке имелась подушка: пусть не шибко чистая, но мягкая. В комнате Вадима на его собственной кровати, не разобрав ее даже, прямо на пледе смотрели сны сестрица Зинаида и братец Константин. Он по-прежнему чмокал пальцем, и на губах его застыл, готовясь вот-вот лопнуть, прозрачный пузырек слюны. Зинаида во сне обняла брата, ну просто подмяла его под себя - для тепла. Вадим снял с гвоздя свою куртку, укрыл обоих.
А на кожаном кресле, попавшем на дачу из какого-то начальнического кабинета, откинув голову на спинку и разметав по черной обивке медные волосы, спала девица. Или притворялась, что спала. Во всяком случае, веки ее - или это помстилось Вадиму?
– еле дрогнули, приоткрылись, когда он вошел. Вгляделся: нет вроде... Спит.
Он сел на складной походный стульчик - больше в комнате мебели не было, а в столовую за стулом идти не хотелось, боялся до времени гостей непрошеных разбудить - и стал ждать. Голова казалась пустой и легкой: оторви - улетит, ветром подхваченная. Думать ни о чем не хотелось. И спать, как ни странно, тоже. Флейта, как кинжал, торчала за ремнем на бедре. Вадим боялся выпускать ее из виду, то и дело трогал локтем: тут ли? Мухой пойманной билась единственная заблудившаяся мыслишка: что он с Ними делать станет, когда Они проснутся, когда придут в себя и поймут, что не в собственных постельках находятся - в стане врага злейшего, заклятого, в позорном плену, куда к тому же невесть как попали.
Ни с того ни с сего еще одна муха-мыслишка забилась - и вовсе вздорная: когда Они одеться успели? Ведь не спала же, к примеру, эта девица прямо в сарафане? Она - по логике сказки - в ночной рубашке прийти должна была. Как спала. Или - на улице даже ночью жарко!
– вообще нагая. Сие, кстати, ведьме оч-чень пристало, не без сожаления подумал Вадим...
Он локтями в колени уперся, голову на руки уложил. Не заснуть бы ненароком... Не проспать бы гостей, что, конечно, уйдут, завидев спящего хозяина. Уйдут и будить не станут... Проверил флейту - на месте. И вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял глаза: девица, не меняя позы, выжидающе, без улыбки на него смотрела, будто требовала объяснений: откуда она здесь?
– Доброе утро, - сказал Вадим.
Девица не ответила, разглядывала Вадима. Глаза у нее были под стать волосам - зеленые, как у булгаковской Маргариты. Или проще: как у ящерицы. Стоит, правда, отметить, что ящерицу Вадим видел лишь однажды. Замерев в бронзе, она стояла в окне антикварного магазинчика на полированной глыбе малахита, и круглые глаза ее были и впрямь зелены - из малахита же выточены.
– Рад вас приветствовать в этом доме, хоть и не мой он, - сказал Вадим.
Его тяготило молчание, он не умел молчать, а девица все смотрела на него, почти, кажется, не мигая, головы не повернув, застыв, как та ящерица на куске малахита, но не чувствовалось в ней никакого напряжения, скованности - вольно сидела, легко, а что не шевелилась - так, может, лень утренняя...
– Вы что, немая?
– не без раздражения спросил Вадим.
– Или даже глухонемая?.. Какое несчастье!.. Придется переписываться.
– Остановитесь, - негромко сказала девица, по-прежнему не двигаясь. Голос у нее оказался низким, чистым - _студийным_. Тогда, в лесу у поваленной сосны, она тоже что-то произносила, но Вадим не запомнил голоса: слишком взволнован был ее изощренным коварством.
– Как вы нас сюда заполучили?
– Нас?..
– Вадим не пытался оттянуть ответ. Он действительно не понял, как девица догадалась, что на даче - все Они. Бросил взгляд на кровать: Ах, да, не усек... Как? Не поверите, но - флейта...
– Он похлопал пальцами по инструменту.
Девица глазами повела, флейту увидела. Без удивления спросила:
– Который час?
– Седьмой...
Тут девица впервые усмехнулась - чуть-чуть, уголком рта. Сказала протяжно:
– В такую рань подняли...
Странно, но Вадим почувствовал смутную вину. Действительно: что это он себе напозволял, негодный, - выспаться даме не дал! Непонятно почему смущаясь, зачастил:
– Вас ничего не удивляет? Невероятно! Я бы удивился... Да, кстати, и удивился. Представляете: играю я на флейте, а тут вы все... Бред!
Понимал: не к чему перед ней соловьем разливаться, а остановиться не мог. Будто гнал его кто-то...
– Отчего же бред?
– Девица откровенно насмехалась над ним. Даже улыбку себе разрешила - вполнакала.
– Мы-то все тут...
Казалось, она - насмешливым своим тоном, вальяжно-пренебрежительным поведением, отсутствием всякого удивления - хотела сказать: временная победа, старичок, ты взял нас врасплох. И Вадим нашел в себе силы обозлиться.
– То-то и оно! Явились, как телята за пастухом. Только не мычали.
Тут девица улыбнулась в полную мощь, и, как писалось в старых амурных романах, Вадим был сражен наповал. Улыбка у нее... Ах, что зря расстраиваться! Вадим слишком хорошо помнил ее улыбку, так и не дописанную им - там, у сосны...
– И наверно, решили, что пастух - вы?
– А то кто же?!
– Вадим еще хорохорился.
– Кто?
– Девица встала, как вспорхнула, хотя птичий глагол этот вызывал в воображении нечто крохотное, "колибриобразное", а девица ростом с Вадима была. И все же именно вспорхнула, или, если хотите, взлетела, - легко и плавно. И пронеслась по комнате, обдав Вадима прохладным ветром, взбитым ее широкой юбкой.
– Дед Василий, вот кто. Тот самый, что эту флейту нашел.
– Вы что, знали о ней?!
– Вадим окончательно сбился с толку.
– Знала?.. Может быть... Не помню... Дед говорил что-то, но я маленькой была, пропустила мимо ушей... Но он же ее прятал?
– полувопрос, полуутверждение.
– Прятал, - сознался Вадим, как в воровстве уличенный. Что с ним делалось - понять не мог. Не он это был, кто-то иной, ничуть не похожий на "железного художника", как его знакомые называли.
Она села на подоконник, уперлась в него ладонями, смотрела поверх Вадима - на дверной косяк. Что она там углядела - непонятно... Потом резко перевела взгляд на Вадима, спросила, как выстрелила: