Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
Подобно громам, слетали слова с уст достойного князя церкви, а души слушателей открывались навстречу им, как цветы открываются навстречу солнцу.
– Не против исконных вольностей восстаю я, – говорил примас, – но против своеволия, что своей рукою вонзает нож в сердце отчизны. Поистине забыта уже в нашей стране разница между вольностью и своеволием, и как страданье приносит чрезмерная роскошь, так неволю принесла необузданная вольность. Как далеко зашли вы в своем безумии, граждане преславной Речи Посполитой, коль скоро лишь того почитаете защитником вольности, кто подымает шум, разгоняет сеймы и противится королевской власти не тогда, когда надо, а тогда, когда король стремится спасти отчизну? Дно сундука видно в нашей казне, солдатам мы не платим, и они ищут денег у врага, сеймы, единая опора Речи Посполитой, расходятся, ничего не решив, ибо один своевольник, один злокозненный обыватель может корысти ради помешать совету. Что же это за вольность, которая одному дозволяет противостоять всем? Разве эта вольность для одного не неволя для всех? И куда зашли мы с этой вольностью, какие благие fructa [141] принесла она? Что один слабый враг, над которым наши предки одержали столько славных побед, теперь sicut fulgur exit ab occidente et paret usque ad orientem [142] . Никто не дал ему отпора, изменники еретики помогли ему, и он все захватил, веру преследует, костелы оскверняет, а когда вы толкуете ему о ваших вольностях, он показывает меч! Вот чем кончились ваши сеймики, ваши вето, ваше своеволие и попрание на каждом шагу королевской власти! Короля, прирожденного защитника отчизны, вы сперва лишили сил, а потом стали жаловаться, что он не защищает вас! Вы не хотели своего правленья, а теперь вами правит враг! И кто же, спрашиваю я вас, может помочь нам подняться, кто может вернуть многострадальной Речи Посполитой былой блеск, как не тот, кто, не ведая покоя, отдал ей уже столько сил, когда внутренние распри с казаками раздирали ее, как не тот, кто подвергал свою священную особу таким опасностям, каких в наше время не испытал ни один монарх, как не тот, кто под Зборовом, под Берестечком и под Жванцем дрался, как простой солдат, нес ратный труд и нужду терпел, невзирая на свой королевский сан. Так предадимся же сегодня ему, облечем его по примеру древние римлян всей полнотою власти, а сами посоветуемся о том, как в будущем уберечь отчизну от внутреннего врага, от распутства, своеволия, смуты и безнаказанности и должное значенье вернуть власти предержащей и королевскому величию.
141
плоды (лат.).
142
подобно молнии появляется на западе и непрестанно стремится на восток (лат.).
Так говорил примас, и никто слова не сказал против, ибо бедствия и испытания последнего времени переродили слушателей и всем было ясно, что либо королевская власть будет укреплена, либо Речь Посполитая неминуемо погибнет. Стали сенаторы толковать о том, как исполнить советы примаса, а королевская чета жадно и радостно внимала им, особенно королева, которая с давних пор трудилась над тем, чтобы учинить порядок в Речи Посполитой.
Веселый и довольный возвращался король в Глогову; там он призвал к себе нескольких верных офицеров, в их числе и Кмицица, и сказал им:
– Нет моей мочи, совсем истерзался я в этом краю и хоть завтра готов тронуться в путь, а потому призвал я вас, дабы вы, люди военные, искушенные опытом, подумали, как поскорее исполнить наш замысел. Жаль нам терять попусту время, ибо наше присутствие может ускорить всеобщую войну.
– Коль такова твоя воля, государь, – ответил королю Луговский, – чего же тогда мешкать? Чем скорее, тем лучше!
– Покуда не распространился еще слух об отъезде и враг не удвоил бдительности, – прибавил полковник Вольф.
– Враг уже начеку, и на дорогах, где только можно, устроил засады, – сказал Кмициц.
– Как так? – воскликнул король.
– Государь, да ведь твой отъезд для шведов не новость! Чуть не каждый день по всей Речи Посполитой разносится слух, что ты уже в пути, а то и inter regna. Поэтому надо принять все меры предосторожности и пробираться тайком, окольными путями, ведь дороги стерегут разъезды Дугласа.
– Самая лучшая предосторожность – это триста верных драгун, – глядя на Кмицица, сказал Тизенгауз, – и коль скоро государь вверил мне начальство над ними, я доставлю его целым и невредимым, даже если придется потоптать все разъезды Дугласа.
– Доставишь, милостивый пан, коль встретишь разъезд в триста, шестьсот, ну даже в тысячу сабель, но что может статься, коль наткнешься на большую засаду?
– Я потому о трехстах сказал, – возразил Тизенгауз, – что о трехстах шел разговор. А коль этого мало, можно взять пятьсот, а то и побольше!
– Боже упаси! Чем больше отряд, тем больше шуму! – воскликнул Кмициц.
– Постой! – остановил его король. – Ведь коронный маршал со своими хоругвями выйдет, я думаю, нам навстречу.
– Не выйдет пан маршал нам навстречу, – возразил Кмициц. – Времени он не будет знать, а и будет знать, так мало ли что может статься в пути и задержать нас, – дело обыкновенное, всего не предусмотришь…
– Вот это речь воина, истинного воина! – сказал король. – Видно, не внове для тебя война.
Кмициц улыбнулся, вспомнив о своих набегах на Хованского. Кто же лучше его мог знать это дело! Кому верней всего было поручить сопровождать короля?
Но Тизенгауз, видно, иного был мнения, он насупил брови и сказал язвительно Кмицицу:
– Что ж, ждем твоего мудрого совета!
Неприязнь почувствовал Кмициц в этих словах; устремив взор на Тизенгауза, он ответил:
– Я так думаю, что нам легче будет проскользнуть, если отряд будет поменьше.
– Как же быть тогда?
– Государь! – сказал Кмициц. – В твоей воле поступить так, как ты пожелаешь; но мне рассудок вот что велит: чтобы отвлечь на себя врага, пан Тизенгауз должен двинуться вперед с драгунами, умышленно разглашая повсюду, что это он сопровождает тебя. Его дело ускользать от врага и целым уйти из западни. А через день-другой тронемся мы с небольшим отрядом и с тобой, государь; внимание врага будет отвлечено, и мы легко проберемся до самой Любовли.
Король в восторге захлопал в ладоши.
– Сам Бог послал нам этого солдата! – воскликнул ой: – Соломон и тот не рассудил бы лучше! Я свое votum [143] всецело отдаю за эту мысль, и быть посему! Они будут ловить короля между драгунами, а король проскользнет у них под самым носом. Право же, лучше ничего не придумаешь!
– Государь, это шутка! – вскричал Тизенгауз.
– Солдатская шутка! – ответил король. – Нет, будь что будет, а я от своего не отступлюсь!
143
голос (лат.).
У Кмицица глаза горели, так он был рад своей победе; но Тизенгауз сорвался с места.
– Государь! – сказал он. – Я отказываюсь вести драгун. Пусть их кто-нибудь другой ведет!
– Это почему? – спросил король.
– Государь, коль едешь ты без охраны, коль отдан будешь во власть судьбы, и станешь ее игралищем, и будут грозить тебе всякие беды, то и я хочу состоять при твоей особе, грудью прикрыть тебя в бою и жизнью за тебя пожертвовать.
– Спасибо за благое намерение, – ответил Ян Казимир, – но успокойся, ибо меньше всего мы будем подвергаться опасности, когда поступим так, как советует Бабинич.
– Пусть за эти свои советы пан… Бабинич, или как там его звать, сам отвечает! Может статься, ему только того и надо, чтобы ты, государь, заблудился в горах без охраны… Беру Бога и товарищей в свидетели, что я, как мог, отговаривал тебя от этого!
Не успел он кончить, как Кмициц сорвался с места, подскочил к нему и, глядя ему прямо в лицо, спросил:
– Что ты, милостивый пан, хочешь этим сказать?
Но Тизенгауз надменно смерил его взглядом.
– Не тянись, шляхтишка, не тебе со мною тягаться!