Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
– Ну-ка! Попробуй у меня откажись! – говорил Кмициц, сжимая зубы при одной мысли об этом. – Четыре сотни, что ли, их там, так все четыре прикажу вздернуть! Деревьев хватит! Попробуй только у меня взбунтуйся!
– Ендрек! – воскликнул король и, развеселясь, стал надувать губы. – Клянусь Богом, не сыскать мне лучше пастыря для этих овечек! Бери их и веди, куда тебе вздумается!
– Спасибо, государь, добрый отец мой! – сказал рыцарь, обнимая колени короля.
– Когда ты хочешь ехать? – спросил Ян Казимир.
– Господи, да завтра же!
– Может статься, Акба-Улан не захочет, скажет, кони в пути притомились?
– Так я велю привязать его к моему седлу на аркане, и пешком он пойдет, коль коня ему жалко.
– Вижу я, ты с ними справишься. Но покуда можно, ты с ними ладь. Ну, Ендрек, поздно уж, но завтра я хочу еще тебя повидать. А покуда возьми вот этот перстень, скажи моей приверженке, что король тебе его дал и повелел ей всей душой любить верного своего слугу и защитника.
– Коль суждено мне погибнуть, – со слезами на глазах говорил молодой рыцарь, – дай Бог за тебя голову сложить, государь!
Было уже поздно, и король удалился в покои, а Кмициц пошел к себе на квартиру готовиться в дорогу да подумать о том, с чего же начать, куда первым делом направить свой путь.
Вспомнил пан Анджей слова Харлампа, который уверял, что, если в Таурогах нет Богуслава, Оленьке лучше всего там оставаться: Тауроги лежат на самой границе, и в случае нужды оттуда легко бежать в Тильзит и укрыться под крыло курфюрста. Бросили шведы в беде князя виленского воеводу, авось вдову его не оставят, и если Оленька останется под ее покровительством, ничего худого с девушкой не может случиться. А в Курляндию они уедут – так и того лучше.
– Да и я со своими татарами не могу в Курляндию ехать, – рассудил пан Анджей, – ведь это уж другое государство.
Ходил он взад и вперед и обдумывал свой замысел. Время текло час за часом, а он и не вспомнил об отдыхе, и так воодушевила его мысль о новом походе, что хоть утром он был еще слаб, чувствовал, однако, теперь, что силы к нему возвращаются и готов он хоть сейчас садиться в седло.
Слуги кончили вязать торока и собрались идти спать, когда кто-то вдруг стал скрестись в дверь.
– Кто там? – крикнул Кмициц. Затем приказал слуге: – Ступай погляди!
Тот вышел, поговорил с кем-то за дверью и тут же вернулся.
– Какой-то солдат немедленно хочет видеть тебя, пан полковник. Говорит, Сорокой звать его.
– Впусти его, да мигом! – крикнул Кмициц.
И, не ожидая, пока слуга выполнит приказ, сам бросился к двери.
– Здорово, милый мой Сорока, здорово!
Войдя в покой, Сорока первым делом хотел в ноги упасть своему полковнику, потому что был он ему скорее другом, верным и сердцем преданным слугою; но победила солдатская дисциплина, вытянулся Сорока в струнку и сказал:
– К твоим услугам, пан полковник!
– Здравствуй, милый товарищ, здравствуй! – с живостью говорил Кмициц. – А я уж думал, зарубили тебя в Ченстохове!
И он обнял Сороку, а потом и руки стал ему трясти, не роняя этим особенно своего достоинства, так как Сорока родом был из мелкой, застянковой шляхты.
Тут уж и старый вахмистр обнял колени своего господина.
– Откуда идешь-то? – спросил Кмициц.
– Из Ченстоховы, пан полковник.
– Меня искал?
– Так точно.
– От кого же вы там узнали, что я жив?
– От людей Куклиновского. Ксендз Кордецкий на радостях благодарственный молебен отслужил. Потом, когда разнеслась весть, что пан Бабинич провел короля через горы, я уж знал, что не кто иной это, как ты, пан полковник.
– А ксендз Кордецкий здоров?
– Здоров, пан полковник, только не вознесут ли его ангелы живым на небо, святой он человек.
– Это верно. Откуда же ты узнал, что я приехал с королем во Львов?
– Подумал я, пан полковник, что коль скоро ты короля провожал, то, верно, при нем должен быть, одного только опасался, не ушел ли ты уже в поход, не опоздаю ли я.
– Завтра ухожу с татарами!
– Вот и хорошо, что поспел я вовремя, а то ведь я, пан полковник, денег тебе привез два полных пояса: тот, что на мне был, да твой, и самоцветы прихватил, что мы у бояр с колпаков сняли да что взял ты с казною Хованского.
– Доброе было время, когда мы эту казну захватили; но, верно, там уж немного осталось, я ведь и ксендзу Кордецкому добрую пригоршню оставил.
– Не знаю я, сколько там; но ксендз Кордецкий говорил, что две большие деревни можно за них купить.
С этими словами Сорока подошел к столу и стал снимать с себя пояса с деньгами.
– А камушки тут, в жестянке, – прибавил он, положив рядом с поясами солдатскую манерку.
Не говоря ни слова, Кмициц вытряхнул из пояса в пригоршню кучу дукатов и, не считая, протянул вахмистру:
– На вот тебе!
– Кланяюсь в ноги, пан полковник! Эх, будь у меня в дороге хоть один такой дукатик!
– А что? – спросил рыцарь.
– Совсем ослаб я от голода. Поди сыщи теперь человека, который дал бы тебе кусок хлеба, все боятся, так что к концу я уж еле тащился.
– Боже мой, да ведь все эти деньги были при тебе!
– Не посмел я взять без позволения, – коротко ответил вахмистр.
– Держи! – сказал Кмициц, подавая ему еще одну пригоршню. Затем кликнул слуг: – Эй, вы там! Дать ему поесть, да мигом, не то головы оторву!
Слуги со всех ног бросились исполнять приказание, и вскоре перед Сорокой стояла большущая миска копченой колбасы и фляга с водкой.
Солдат так впился в еду жадными глазами, губы и ycы y него затряслись, однако сесть при полковнике он не осмелился.