Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
Но Роха в шатре не было.
Друзья выбежали на майдан. Там было уже полно народу, и все бежали к реке. На другом берегу то и дело что-то вспыхивало и гремело все громче и громче.
– Что это там? Что случилось? – расспрашивали люди часовых, расставленных вдоль берега.
Но те ничего не знали. Один из солдат припомнил, что ему словно бы послышался всплеск, но на воде лежал туман, разглядеть ничего нельзя было, и он не решился поднимать тревогу из-за такой безделицы.
Услышав это, Заглоба в отчаянии схватился за голову.
– Рох поплыл к шведам! Он же говорил, что хочет выкрасть стражу!
– Черт подери, верно! – воскликнул Кмициц.
– Застрелят мне парня, как пить дать! – убивался Заглоба. – Братцы, неужели нельзя его спасти? Господи Иисусе! Ведь чистое золото, не парень! В обоих войсках другого такого не сыщешь! И что ему только стукнуло в дурную его башку! Матерь Божья, спаси его!..
– Может, приплывет, туман-то какой, авось его и не заметят!
– С места не сдвинусь, буду ждать его хоть до утра. Матерь Божья! Матерь Божья!
Между тем выстрелы на противоположном берегу начали стихать, огни постепенно гасли, и через час настала мертвая тишина. Заглоба метался по берегу, словно курица, высидевшая утят, и рвал остатки волос на голове. Но напрасно ждал он, напрасно причитал. Над рекой посветлело, потом и солнце взошло, а Рох все не возвращался.
Глава VIII
На следующий день Заглоба, сам не свой от горя, пошел к Чарнецкому и стал просить его отправить кого-нибудь к шведам, – пусть разведают, что сталось с Рохом, жив ли он, томится ли в неволе иль заплатил головой за свою безрассудную смелость.
Чарнецкий охотно согласился на просьбу Заглобы, – он очень любил старика. Желая утешить его, он прибавил:
– Думается мне, что твой племянник жив, иначе вода бы его вынесла.
– Дай Бог! – печально ответил Заглоба. – Да ведь таких, как он, вода не скоро выносит, ибо у него не только рука была тяжелая, но и башка оловянная, он своим поступком лишний раз это доказал.
– Что правда, то правда, – согласился Чарнецкий. – По совести, следовало бы, коль он жив, привязать его к конскому хвосту да протащить по майдану за самовольство. Оно ведь и в шведском лагере поднимать тревогу надлежит только по моему приказу, а он оба лагеря взбудоражил, да без всякой команды. Это что же такое! Народное ополчение или базар, где каждый делает, что ему вздумается?
– Провинился он, assentior. Я сам его накажу, пусть только Господь вернет его нам!
– Так и быть, прощу его в память о рудницких подвигах. У нас много пленников для обмена, офицеры куда родовитей Ковальского. Так поезжай же к шведам и потолкуй с ними насчет обмена. Я отдам за него двоих, а потребуется, так и троих, лишь бы ты не убивался. Приходи ко мне, я дам тебе письмо к королю, – и с Богом!
Обрадованный Заглоба бросился в шатер Кмицица и рассказал обо всем товарищам. Пан Анджей и Володыёвский тотчас закричали, что хотят ехать с ним, так как обоим любопытно было посмотреть на шведов, а Кмициц к тому же мог быть очень полезен, ибо изъяснялся по-немецки почти так же свободно, как и по-польски.
Приготовленья заняли немного времени. Чарнецкий, не дожидаясь Заглобы, сам прислал с оруженосцем письмо, и друзья, захватив с собой трубача и привязав к шесту белый платок, сели в лодку и отчалили.
Некоторое время все молчали, лишь весла поскрипывали в уключинах; потом Заглоба беспокойно заерзал и наконец сказал:
– Пора бы уже трубачу трубить, а то ведь не посмотрят, мерзавцы, на белый флаг, возьмут да и выстрелят!
– Да полно, что ты, пан Заглоба, – успокаивал его Володыёвский, – послов уважают даже варвары, а шведы – народ учтивый.
– А я говорю, пусть трубит! Стрельнет какой-нибудь молокосос, продырявит нам лодку, и пожалуйте в воду, а вода-то холодная! Не желаю я из-за ихней учтивости мокнуть!
– Вот уже и часовых видно! – показал Кмициц.
Трубач затрубил, возвещая прибытие послов. Лодка понеслась быстрее; на берегу тотчас началось оживленное движение, и вскоре показался верховой офицер в желтой кожаной шляпе. Подъехав к самой воде, он прикрыл рукой глаза от солнца и стал всматриваться в даль.
Шагах в пятнадцати от берега Кмициц в знак приветствия снял шапку, офицер тоже вежливо поклонился.
– Послание от пана Чарнецкого его величеству шведскому королю! – крикнул пан Анджей, размахивая письмом.
Лодка пристала к берегу.
При виде послов береговая стража взяла на караул. Тут пан Заглоба совсем успокоился, придал своему лицу приличное случаю важное выражение и заговорил по-латыни:
– Прошлой ночью схвачен был на вашем берегу некий рыцарь, мы желали бы получить его обратно.
– Я по-латыни не понимаю, – ответил офицер.
– Невежда! – буркнул Заглоба.
Офицер обратился к пану Анджею.
– Король находится в другом конце лагеря, – сказал он. – Соблаговолите, господа, подождать здесь, а я поеду доложить, – и поворотил коня.
Посланцы стали осматриваться вокруг. Лагерь был очень велик, он занимал весь обширный треугольник между Саном и Вислой. У вершины этого треугольника лежал Пнев, по углам с одной стороны Тарнобжег, с другой – Розвадов. Разумеется, охватить взором все это пространство было невозможно, однако всюду, куда ни кинь взгляд, видны были шанцы, окопы, земляные насыпи и фашины, а на них пушки и солдаты. В самом сердце лагеря, в Гожицах, находилась королевская квартира; там же стояли основные силы шведской армии.
– Ничего мы с ними не сделаем, разве только голод их выгонит отсюда, – сказал Кмициц. – Вся местность отлично укреплена. И есть пастбище для коней.
– А вот хватит ли рыбы для стольких ртов, – возразил Заглоба. – К тому же лютеране не любят постной пищи. Давно ли вся Польша была в их руках, а теперь один этот клин. Пускай и сидят себе здесь на здоровье, а не угодно – пусть возвращаются в Ярослав.
– Однако же эти шанцы насыпаны мастерами своего дела! – заметил Володыёвский, с одобрением знатока разглядывая земляные работы. – Рубак-то у нас побольше, чем у них, да вот мало ученых офицеров. И в военном искусстве мы отстали от прочих.