Потоп
Шрифт:
Во дворе залаяла собака. Из соседней комнаты выглянула жена Малашкина.
– Там, этот бугай Петро, чего-то прется, – встревожено сказала она.
По крыльцу застучали тяжелые кирзовые сапоги скотника. Малашкин бросил быстрый взгляд на двустволку, лежащую на диване рядом с ним.
– Пущай идет, – тихо сказал он.
Стуков втянул голову в плечи. Ему очень не хотелось, чтобы его здесь видели посторонние.
Хлопнула дверь, и на пороге выросла неуклюжая, шкафообразная фигура скотника.
– Добрый день, люди добрые, – пробасил он с порога.
– Здравствуй, коль не шутишь, – подбоченясь
– Вижу, кушаете, простите за беспокойство, – продолжал дипломатично Петро.
– Чего надо-то? – не выдержал дипломатии милиционер.
– Нам бы Корякина, агронома, – смиренно сказал Петро.
Малашкин и Стуков переглянулись и замерли. Там, где между ними сидел Корякин, теперь стоял пустой стул. Куда и когда исчез Корякин, они не видели и не знали. Но пустой стул красноречиво говорил, что Корякин отсутствует.
– А зачем он тебе? – нашелся что спросить, Малашкин.
– С миром мы, – вздохнул Петро.
Осторожно из-под стола показалась жидкая серая шевелюра Корякина, затем показался и корякинский острый нос. Бывший агроном неуверенно снова сел на стул.
– Я от народа, так сказать, – Петро мял в руках мокрую кепку, – пришел сказать, чтобы простили нас великодушно, так сказать, за все то зло, что хотели причинить, просим прощения…
– Прости нас, дед, – тяжко вздыхая еще раз, сказал он после паузы, – не ведаем, что творим, аки волки серыя во тьме рышащи, – перешел Петро неожиданно для себя самого на старославянский.
– Бог с тобой, иди с миром, – согласился Корякин, обрадованный тем, что бить его, кажется, не будут.
После визита скотника в дом милиционера приходило еще несколько человек. Все кланялись, слезно просили простить и обещали больше не хулиганить. Корякин сначала пугался, бледнел, краснел, но под конец разошелся, хлопал всех по плечу, весело журил и победно посматривал на Малашкина, – вот, мол, Костя, как мы их!
Новый нравственный клич бабки Анисьи «Все на покаяние!» потряс грешные души селян. Дело было новым и еще неизведанным. Перво-наперво просили прощения у Корякина, которого недавно чуть не забили. После этого стали вспоминать, кто кому навредил за эти годы. Вредительства оказалось много. «Все мы грешные», – чаще всего звучало в эти минуты на селе. Ходили друг за другом по домам. Просили прощения, целовались, плакали. Прощали все – оскорбления, нехорошие слова, написанные на заборах, потраву кур. Все, что упоминали.
На следующее утро, как только белесый, бесцветный свет пробился сквозь тучи и дождь, по центральной улице к зданию сельсовета шел милиционер Малашкин, за ним, еле поспевая, хромал Корякин. К своему удивлению они обнаружили там Петра Кузьмича, тоскливо сидевшего в холодном помещении.
Малашкин решительно скинул с себя плащ-палатку и оказался в полном милицейском обмундировании. В сумрачной комнате победно поблескивали желтые пуговицы его форменного пиджака.
– Петр Кузьмич, – громко сказал Малашкин, – вы как старый номенклатурный работник, – с трудом выговорив словосочетание, недавно прочитанное на газетном клочке в туалете, – вы не в силах, – продолжил он, – контролировать сложившуюся ситуацию. Видя ваше беспомощное положение, я отстраняю вас от управления людьми.
Петр Кузьмич в полнейшем молчании выслушал речь Малашкина. Не говоря ни слова, он выложил на стол ключи от управы, от сейфа, угрюмо зеленевшего в углу, рядом с ключами легла председательская печать. После этого он так же молча встал из-за стола и вышел на улицу.
– Ишь ты, переживает, небось, – усмехнулся Малашкин, когда Петр Кузьмич ушел. – Ну, ничего, попереживает да перестанет. А власть теперь у нас.
И по-хозяйски зачем-то полез в сейф.
Но Малашкин ошибался. Петр Кузьмич был даже рад тому, что произошло. Он воспринял это как что-то естественное, то, что должно было случиться. Он почувствовал себя свободным. И дождь, ливший на голову и плечи, был почти симпатичен ему. Домой он идти не хотел. Отношения его с супругой последнее время, были натянутыми. Дело в том, что с годами он потерял интерес к исполнению своих супружеских обязанностей. В то время, как у его жены потребность во внимании мужа не ослабла. Она даже написала жалобное письмо сыну, живущему в городе. Тот пообещал прислать какое-то заграничное средство, которое там дают племенным быкам, чтобы те активнее интересовались коровами. Но пока лекарства не было и обстановка в доме была холодной.
Петр Кузьмич по-детски шлепал по лужам и думал, что мир, который его окружает, совершенен. Прекрасно солнце, замечательна трава, деревья. Внутренне он соглашался со словами песни о том, что «любое время надо благодарно принимать». Во всем есть своя прелесть, и не только прелесть, но и разумная выгода. Мир совершенен, но только он об этом как-то забыл, привык и даже последние годы как-то не замечал.
– Петр Кузьмич, – в спину ему кто-то ткнулся. Он обернулся. Это была доярка Валька.
– Я вас уже с утра ищу, – запыхавшись, сказала она. – Простите меня, Петр Кузьмич.
Петр Кузьмич молчал.
– Я вас козлом за глаза называла, – пояснила Валька.
– Хорошо, прощаю, – вяло сказал Петр Кузьмич и посмотрел в сторону. Она его утомляла. Ни солнца, ни звезд, ни ветра: все разрушилось, исчезло из-за этой женщины.
– А еще про вас нехорошее слово на дверях коровника Петро написал, – с собственных грехов Валька перешла на чужие.
Неожиданно в конце улицы она увидела темную фигуру Райки.
– Погоди, – закричала она, и, вскидывая задом, побежала по лужам, оставив Петра Кузьмича одного.
– Прости меня, Рая, – слезно начала Валька.
– Да за что же мне тебя прощать?
– Грешна перед тобою. Лет пять назад ведь заняла у тебя двадцать рублей, да так и не отдала.
– Да бог с ними, я уж забыла, – махнула рукой Райка, хотя помнила все эти годы об одолженных деньгах.
– Спасибо тебе, вот, возьми.
– Да ладно, оставь себе.
– Возьми, милая, будь добра!
– Да зачем они мне, – заупрямилась Райка, – что я на них сейчас куплю? Это раньше были деньги. А теперь тем более, все и так прахом пойдет.
– Возьми, прошу тебя. Что же мне теперь, с грехом этим оставаться? Ты вон хорошая, денег не берешь, а я, получается, грешная. На чужом горбу в рай хочешь въехать.
– А отдавать надо было во–время! А то теперь хватилась. Конец света, кому они будут нужны? – рассвирепела Райка, выплескивая всю накопившуюся за эти годы злость на должницу.
– Возьми, – плаксиво канючила Валька.