Потрясатель Тверди
Шрифт:
— Хорошо! — вдруг сказал один из них, худой черноволосый мужчина с горбатым носом и длинными беспокойными руками. — Я спою тебе его песню. Санти подарил мне ее две сестаис [25] назад. Слушай! Слушай и ты, воин Империи, и знай: пусть у нас нет таких театров, как на Севере, но сердца наши не оскудели, как убеждал тебя этот моряк!
Саннон захохотал.
— Мне нравится твой язык, длинноволосый! Но если песня будет плоха, ты уйдешь немым!
— Если она будет хороша, — вмешался Эак. — Награда будет достойной.
25
Сестаис (сестай) —
Актер внимательно посмотрел на аристократа.
— Жизнь — за жизнь! — неожиданно сказал он. Ни Эак, ни Начальник Гавани его не поняли.
— Начинай же! — приказал Саннон.
Актер стал на середину помоста, а его сотоварищи отступили в стороны. Сбросив с плеч алый плащ, он вывернул его наизнанку и вновь накинул на костлявые плечи. Теперь плащ был черным, как ночное небо. Запахнувшись в него так, что осталось на виду только узкое лицо, конгай медленно произнес:
— Мы были рядом: вот я, вот Ночь. Вот сонное море Урт. И луны мчались во тьме точь-в-точь, Как парусник в пору бурь…Глухо заурчал барабан. Ему отозвались струнные. Словно зашумел длинный морской накат.
— И я позвал ее: слышишь, Ночь, Давай я тебе спою (и сам он уже не говорил — пел), Спою тебе, как другим невмочь, Как только я не боюсь! Я так спою для тебя, о Тень, Что смолкнет пенный накат. И луны станут. Чтоб к нам слетел Дракон на песчаный плат! И я запел. И все было так. И Ночь — на моей груди. И жар ее — на моих устах… — Плати! — я сказал. — Плати! Я отдал все. До живой воды, Что влил в меня черный Юг! И вот я сух пред тобой. И ты Отдай мне силу свою!Черный плащ упал. Он сделал несколько шагов — до самого края помоста. И так стоял, раскачиваясь, запрокинув вверх голову. И крылья волос падали на его худые плечи и тоже раскачивались в такт его движениям.
И Ночь, которой я пел тогда, Ответила мне: «Что ж, Коль хочешь силу мою, — отдам! Но ты от нее Умрешь».Он еще какое-то время стоял не шевелясь. Как воин, получивший смертный удар и осознающий это. Потом как-то съежился, опал, неловким движением подхватил с помоста плащ, волоча его за собой, пошатываясь, сошел со сцены и, не обернувшись, покинул зал.
— Не гневайся на него, отважный Саннон, —
Саннон согласно склонил голову:
— Я понимаю. Передай ему мое восхищение. Да простит он меня за злые слова. Как имя его?
— Харм, светлейший.
— Он тронул мое сердце. Отныне оно открыто для него. Не смею оскорбить мастера деньгами. — Саннон хлопнул в ладоши — появился домоправитель. — Мой браслет из черного металла. — Домоправитель вышел, но тотчас появился, так быстро, будто браслет уже был в его кармане:
— Вот, мой господин.
Саннон показал браслет заинтересованному Эаку.
— Я взял его на пиратском ангуне. Бывший хозяин уверял, что он волшебный. Хотел, должно быть, купить себе жизнь, болван! — Саннон усмехнулся. — Волшебный или нет, но красив!
Широкий, в три пальца, браслет из абсолютно черного блестящего металла, в который были впаяны крохотные драгоценные камешки, сверкающие, точно звезды в ночном небе.
— Возьми его для ортономо Харма! — Саннон протянул браслет пожилому актеру и остановил Эака, который тоже хотел отблагодарить артиста.
— Мой дом — моя плата! — произнес он. — Благодарю тебя, светлорожденный! Ты подарил мне звезду, что лежала перед глазами слепца. — Он проводил взглядом выходящих актеров. — Теперь, если ты все еще не оставил своего замысла, я хочу предложить тебе способ получения подорожной Конга.
— Я был бы признателен! — сказал аргенет.
— Полагаю, тебе ясно, что ни уважаемый Наместник, живи он столько иров, сколько желают ему благодарные жители Ангмара, ни достойный Таг (даже если он оправится от сегодняшних переживаний) вряд ли помогут тебе?
— Я мог бы отправиться вовсе без подорожной, — сказал Эак. — Металл иногда оказывается надежней бумаги.
— Допустим. А слышал ли ты о сонангаях, сениор?
— Немного.
— Это почти хороший ответ для Конга.
— Почти?
— Хороший ответ был бы: нет. Только высшим офицерам и сановникам дозволено, в силу необходимости, говорить о них. Так же, впрочем, как и о том, что кто-то может «исчезнуть», если его мысли или речи, по мнению Тага, неугодны ситангу. Только — высшим. Мне, например, — нельзя.
— И ты говоришь?
— Аргенет! — улыбнулся Саннон. — Ты не побежишь на меня доносить. А слуги меня не предадут: знают, что, оберегай их тогда хоть сам Наместник, все равно их кожу натянут на седла моих урров. И наконец, третья причина — я люблю делать то, что опасно. Быть может, только я один во всем Конге знаю, почему ты идешь в Тонгор. Я понимаю тебя, как брата, светлейший, да не сочти это оскорбительным для себя!
— Так что же сонангаи, Саннон?
— Сонангаи? Чиновника ты купишь, солдата убьешь. С сонангаем не пройдет ни то ни другое.
— Я встречал неподкупных, — заметил Эак. — Бессмертных не встречал.
Начальник Гавани позволил себе засмеяться:
— Да, они не бессмертны. И каждый замок не более неприступен, чем мои форты. Причина в том, что для слуг Владетель выше ситанга. А слуг они покупают лучших в Конге. Ты намерен плыть вверх по реке?
Эак насторожился: никому, кроме Наместника, он не говорил об этом.
— Отчего ты так решил? — спросил он.
— Самый простой путь.
— Да, я собирался, но переменил решение.