Потрясающая мерзость
Шрифт:
– Гадость! – пробубнил я и ушел в свою комнату.
Со временем это стало чем-то постоянным. На кухне всегда что-то бурлило или шипело.
Он любил жирное. Жарил свинину до дыма, а картошку готовил, выливая чуть ли не половину бутылки масла в сковороду.
Когда он ел, жир тек по его лицу и рукам, но батя не обращал на это внимания. Лишь причмокивая, продолжал жевать, пока не исчезнет последний кусок. А затем вылизывал посуду, боясь за каждую недоеденную каплю.
Отец ел на кухне и в своей комнате. Перед ним стояли тарелки,
Все это он наваливал себе в рот, глотал, толком не разжевав, и запивал газировкой. Оставляя на горлышке и бутылке сальные отпечатки.
Жир и соусы текли изо рта по подбородку, капали на его рубашку. Отец чавкал и облизывал губы, вытирая одежду пальцами.
Я невольно начал чувствовать к нему отвращение, но в то же время мне было жаль его. Папа стал словно заложник своей неудержимой жадности, которая его поглощала, и он не мог с ней справиться.
В доме стало душно, пахло жиром и кислятиной. И проветрить это было невозможно. Запахи впитались в мебель и стены. Над плитой на кафеле появились въевшиеся пятна, которые не получалось оттереть.
Раньше ко мне приходили друзья, но теперь я перестал их приглашать. Стыдился того, что происходит в моем доме.
Отец все больше полнел, его тело разбухало, лицо стало неузнаваемым. Рубашки уже даже не застегивались. Последнее время он все чаще ходил с голым пузом. И когда еда капала на волосатый живот, папа ловким движением пальцев смахивал каплю, отправляя ее обратно в рот. Я не мог обедать с ним в одной кухне, потому что от этой картины у меня начинались рвотные позывы.
Однажды я вспомнил детскую обзывалку и сказал отцу:
– Пап, какой ты стал жирный! Как поезд пассажирный!
Он ответил:
– Никто так не говорит! Поезд может быть только пассажирским!
Эх! Не оставлял бы он свои поезда. Работал бы, а не тратил всю свою пенсию на жратву.
У него появилась одышка, и он с трудом передвигался. Отец выходил из дома только в магазин, который был совсем рядом. И все, что он делал, это ел. Ел без остановки. Ел до тошноты. Ел, пока не засыпал с куриной костью в руке, размазывая жир по обивке дивана и наволочкам.
Папа, конечно, понимал, что его состояние ужасно. Он часто говорил, что так жить нельзя. Но уже не мог остановиться.
Я решил ему помочь. Сказал, что нужно менять пищевые привычки. Есть меньше углеводов и побольше белка. Чаще двигаться, ходить на прогулки. Папа согласился на диету, но продержался ровно два дня.
Я готовил нам на двоих. Ему не нравилось есть пустой творог, отварные яйца и мясо без соусов.
– Все пресное, безвкусное! Радости никакой, – говорил он с раздражением.
Уже в первые часы диеты он стал вспыльчивым и разговаривал со мной, как с врагом, который являлся препятствием между ним и его килограммом буженины.
Вечером второго дня отец заглянул ко мне в комнату.
– Где ужин? – спросил он, тяжело дыша.
Его лоб покрылся каплями пота.
Я отложил книгу, посмотрел на часы и сказал:
– Сейчас буду готовить!
– Я не могу столько ждать! – заорал отец, выпучив глаза, и его лицо стало багрово-красным.
Он зашагал на кухню, топая как слон.
Я поспешил за ним:
– Пап, успокойся, там все равно ничего не готово!
Это его не остановило. Он открыл холодильник и начал хватать все продукты подряд. Залил несколько сырых яиц прямо в горло. Один желток плюхнулся на пол… Затем батя вынул сырую курицу и начал рвать ее зубами! Он едва держался на ногах, из его рта пошла пена. Отец жевал мясо вместе с кожей, как дикарь, и запивал подсолнечным маслом.
И тогда я понял, что все намного хуже, чем мне казалось изначально. Это не стресс и не легкое психическое расстройство, а тяжелая болезнь. И ему нужна помощь специалистов, а не моя диета.
Не зная, что делать, я отстранился от него и позволил ему жить, как хочется. Даже не заходил в его комнату и не разговаривал. А что я мог сделать? Насильно к психиатру отправляют только буйных, а батя нападал только на еду. И никому, кроме меня, это не мешало.
Отец продолжил обжираться. Он стал таким тяжелым, что еле передвигался. От его шагов скрипел старый паркет. Тело родителя из округлого стало волнистым и дряблым. Жировые складки свисали из-под плохо пахнущей засаленной футболки. Мне пришлось обойти несколько магазинов больших размеров, но даже там шутили, что проще прорезать три дырки в парашюте. В итоге одежду пришлось сшить на заказ в местном ателье.
В конечном счете отец совсем перестал выходить из дома и начал заказывать еду прямо в квартиру.
Я боялся представить, что будет, когда однажды он не сможет передвигаться… Мне придется за ним ухаживать и мыть эту гору складок? Ужасно!
По ночам было невозможно заснуть. Казалось, стены сотрясаются от его храпа.
А про лечение отец и слушать не хотел. Говорил:
– Я тебе что? Псих, что ли? Зачем мне клиника?
Я и сам не заметил, как начал ненавидеть его за то, что он делает с собой. И заодно отравляет и мою жизнь тоже… Это был уже не мой отец, а какое-то безумное прожорливое чудовище.
Настал день, когда папа позвал меня на помощь. Он не мог сам подняться с дивана.
Я вошел к нему. В его комнате повсюду валялся мусор: пустые пакеты, картонные коробки из-под бургеров и картошки, бутылки из-под газировки.
А батя развалился на диване и не мог сделать достаточное усилие, чтобы оттолкнуться и встать. Он так заплыл жиром, что уже и не был похож на человека. В узких щелках едва можно было заметить его глаза.
Я подошел ближе и увидел, что на боках отца появились какие-то твердые конусовидные отростки. Они симметрично выделялись под футболкой: четыре на левом боку и четыре на правом.