Повелитель деревьев (Мемуары Лорда Грандрита - 10)

Фармер Филип Хосе

Я вернулся к себе, на родину, и мог вздохнуть с облегчением. Я знал, что передышка не будет длительной, тем не менее впервые за очень долгие годы дышал полной грудью. Больше нигде, кроме как под этим непроницаемым сводом экваториального леса, воздух не был для меня столь чистым и живительным. Малейшее дуновение ветерка несет в себе эманацию всей бурно бьющей здесь через край жизни, как царства Флоры, так и царства Фауны.

В противоположность тому, что думает большинство людей, и несмотря на близость экватора, под пологом леса не царит удушающая жара. Конечно, под прямыми лучами солнца ожог кожи и перегрев тела мог бы иметь самые фатальные последствия. Внутри, на нижних уровнях, как в глубине колодца, защищенного густой листвой лиан и других ползучих растений, всегда царит ровная умеренная температура. А у земли воздух так же свеж и прохладен, как в английском парке. Здесь совершенно

нет тех непроходимых зарослей, сквозь которые надо прорубаться с мачете в руке, которые люди автоматически ассоциируют со словом «джунгли», представляя их по безответственной и ложной голливудской кинопродукции.

Если бы люди Муртага обнаружили меня здесь, за то время, которое бы понадобилось мне, чтобы скрыться, они успели бы раз десять разнести меня в клочья. На нижнем этаже леса слишком светло и просторно, чтобы я мог здесь сражаться таким же образом, как в зарослях кустарника. Другое дело, если я использую «средние этажи», там, где ветви деревьев пересекаются и соприкасаются друг с другом. Несмотря на мой довольно солидный вес в сто двадцать килограммов, я могу пробегать большие расстояния, переходя от дерева к дереву по ветвям. Но то, что вы видите в фильмах, где я несусь между деревьями, повиснув на лиане, еще одна выдумка Голливуда. (Правда, я пользуюсь иногда этим способом, но лишь в случае крайней опасности.) А так, не слишком торопясь и переходя с ветки на ветку, я часто проходил многие десятки миль, ни разу не спускаясь на землю. В юности я, конечно, проделывал это гораздо быстрее.

Сейчас, чувствуя, как время поджимает меня, я решил двигаться как можно быстрее, то есть на самом нижнем этаже. Отправившись в путь быстрой трусцой, я бежал, пока не наткнулся на большую лужу, в которой смог утолить жажду. Напившись, я понял, что было бы неплохо перекусить. Слух и обоняние вскоре подтвердили, что неподалеку находится какое-то животное. Неслышно приблизившись, я увидел молодого, почти взрослого бородавочника. Едва завидев меня, тот взбрыкнул задними копытцами и тотчас же пустился наутек. Если он хотел вымотать меня, то затея его была явно обречена на провал, потому что закалка всей моей прежней жизни сделала меня непобедимым во многих видах соревнований. Все кончилось так, как и должно было кончиться: животное остановилось, задохнувшись от бега, тяжело поводя боками. Развернувшись ко мне, он нагнул голову вниз, глядя исподлобья маленькими, налитыми кровью глазами. С желтоватых, загнутых вверх клыков падали клочья белой пены.

Чтобы не производить много шума, я отложил в сторону винтовку и прыгнул вперед. Бородавочник попытался отклониться в сторону, но я был быстрее, и лезвие моего ножа рассекло ему шею, задев сонную артерию. Я жадно напился алой, теплой, еще пульсирующей от ударов сердца крови, а затем принялся разделывать тушу. Половину его я съел прямо здесь, не сходя с места. Оставшуюся часть, с лучшими лакомыми кусками, я оставил на потом, завернув ее в шкуру.

Дикие кабаны редко отходят далеко от источников воды, и, следовательно, неподалеку должен был находиться один из них. Тут я вспомнил о небольшом ручейке, текущем на север в миле отсюда. Вскоре я был уже на его берегу. Вволю напившись, я еще немного поел. Мне повезло с такой добычей. Обычно они прячутся днем в густом тростнике и покидают свои лежки лишь ночью, пасясь стадами в двадцать или более особей.

Мне довольно часто приходилось сталкиваться с людьми, которые, не зная, с кем они общаются, открыто насмехались над моей способностью жить в полном единении с природой, подобно дикому зверю. Они при этом в первую очередь опирались на. мнение, что если бы я ел сырое необработанное мясо диких животных, то уже давно был бы буквально напичкан различного рода глистами и кишечными паразитами.

В таких случаях они все забывают об одной очень простой вещи: о том, сколько местных жителей живут, питаясь всю жизнь именно таким образом, и при этом не болеют. Некоторые заражаются, это бывает. Но их гораздо меньше, чем здоровых. Я абсолютно уверен, что никогда не болел никакими глистными инвазиями или другими паразитарными заболеваниями, потому что есть во мне что-то, что убивает как микробов, так и всяких других паразитов. Думаю, Девять распоряжались моей жизнью еще до того, как я успел родиться. Кроме того, что я был сразу иммунизирован против всех возможных болезней, мне кажется, они держали мою жизнь под самым пристальным контролем, устраивая все так, чтобы я обязательно попал в руки антропоидов и был ими воспитан, как настоящий дикарь. (Причины, приведшие меня к этому заключению, изложены во втором томе моих «Записок», еще не увидевших свет.) Таким образом, мой образ жизни был не более «естественен»,

чем образ жизни Калибана. Это рассуждение привело меня к интересной мысли: сколько в мире людей, знаменитых или еще неизвестных, были «созданы» Девятью, по их замыслу и повелению. Сколько гениев были обязаны своим умом этим опаснейшим пращурам, которые в полном секрете и неизвестности продолжали дергать ниточками их жизней и судеб.

Спускались сумерки, и в лесу потемнело, когда я вновь пустился в путь. По моим подсчетам солнце должно было быть у горизонта. В тени огромных деревьев было относительно тихо. Лишь крикливая болтовня группы воротничковых мангабеев нарушала покой и тишину вечернего леса. Это довольно большие обезьяны с длинным цепким хвостом и густой серобурой шерстью, густым воротником, охватывающим голову, с розовыми мордочками, испещренными пятнами сероватокоричневого цвета. У них изумительно вкусное мясо, и время от времени я лакомился им, как изысканнейшим десертом.

Я уже собирался влезть на дерево и присмотреть себе местечко на ночь, когда вдали вновь послышалось сердитое тявканье ищеек. Честно говоря, я удивился настойчивости Муртага. Я двигался гораздо быстрее его людей. Значит, он вновь прибег к помощи новых вертолетов, которые свели на нет мой отрыв.

С большим сожалением мне пришлось расстаться с остатками поросенка. Вернувшись к ручью, я тщательно вымылся, пытаясь максимально устранить все запахи. Потом выбрал дерево и влез по нему на шестиметровую высоту, устроившись в ветвях среднего уровня. Оттуда, оставаясь под прикрытием густой листвы, полностью скрывавшей меня от нескромного взгляда снизу, я быстро отправился им навстречу. Не было никаких сомнений, что они быстро обнаружат дерево, у которого кончались мои следы. Прикинув направление, в котором я шел, солдаты наверняка обстреляют верхушки соседних деревьев. Но им никогда и в голову не придет, что я могу вернуться назад и зайти им в тыл, пройдя над самыми их головами.

Через шестнадцать минут медленного и осторожного скольжения среди ветвей я был на месте. Прильнув к толстой ветви, густо оплетенной сетью лиан и скрытой плотным плащом широких сердцевидных листьев, я затаился и стал наблюдать. Подножие деревьев уже окутал густой сумрак, в котором мелькали огоньки многочисленных электрических фонарей. Туда, где я скрывался, еще проникали последние лучи уходящего солнца, и не будь густой листвы, солдатам стоило лишь поднять свои головы, чтобы увидеть меня на фоне еще светлого неба. Но густая тень делала меня совершенно невидимым. Оставалось лишь соблюдать абсолютную неподвижность. Малейшее движение могло вызвать подергивание или натяжение аркады ползущих растений, тянущихся с ветки на ветку до самой земли, и насторожить этим ищеек, а значит, и моих преследователей.

Я собирался пропустить их под собой и дать удалиться на несколько сотен метров. Сторожевые псы бежали, уткнув чуткие носы к самой земле, точно следуя моим шагам. Взрыв их яростного лая подсказал мне, что они вышли на место, где я убил бородавочника. Здесь мой след стал, вероятно, более отчетливым, потому что они уверенно ринулись дальше, захлебываясь от собственного лая. Светляки фонарей затанцевали причудливый танец, обшаривая своими лучами все окрестности.

Я был уверен, что солдаты с большим удовольствием прекратили бы всякую погоню и устроились бы на ночь на привал, если бы не их упрямый командир. Они проникли на мою территорию и понимали, чем это может им всем грозить, учитывая приобретенный днем опыт от общения со мной. Тем не менее они продолжали упрямо продвигаться вперед, с Муртагом во главе, пока не обнаружили дерево, которое я выбрал, чтобы начать свой путь по ветвям. Через секунду, как я и предполагал, все стволы торчали вверх, орошая вершины деревьев шквалом огненного дождя. Грохот раздавшейся канонады разбудил всех птиц и обезьян на многие мили вокруг. Их протестующие вопли, крики и карканье еще долго будоражили ночной лес после того, как Муртаг отдал приказ прекратить огонь.

Если бы я спрятался на одном из деревьев на площади радиусом в сто метров, я был бы прошит пулями не менее десяти раз. В этом меня убедили несколько шальных пуль, залетевших даже в такую даль от центра всего этого тарарама (я сидел в двух сотнях метров, спрятавшись за огромным толстым стволом одного из местных гигантов). Тщательный осмотр деревьев с помощью фонарей, увы, не обнаружил моего безжизненного тела, свисающего с одной из ветвей или лежащего на земле.

Получив сообщение об отрицательном результате их мероприятия, Муртаг воздержался от комментариев. Контуры его силуэта сами говорили за себя. Провал операции мог закончиться для него самого катастрофически. Он отдал приказ (на таком расстоянии слов не было слышно), и солдаты засуетились, устраивая бивак.