Повелитель императоров
Шрифт:
— В таком случае, Кай Криспин, ты должен доставить меня в Императорский квартал. Сегодня ночью.
— Я? — выразительно переспросил Криспин. Гизелла слабо улыбнулась.
— Я не сумела вспомнить никого другого, — сказала она. — И не могу доверять никому другому. Я беспомощная женщина, одинокая, вдали от своего дома.
Он снова с трудом сглотнул и не нашел ответа. Он вдруг подумал о том, что может погибнуть сегодня ночью и что он ошибался, рассматривая этот ужасный день и ужасную ночь как арену борьбы между двумя женщинами. Он ошибался. И теперь это понял. Их было три, а
Действительно, они все о ней забыли. Такой недосмотр мог иметь огромное значение, изменить многое в этом мире, но, возможно, не сразу, не так явно для некоторых людей, например, для той семьи крестьян на севере, в которой лучший работник только что внезапно умер совсем молодым, и все поля остались незасеянными.
Глава 13
В лагере Синих царил такой страх, какого Кирос никогда раньше не наблюдал. Словно все они были конями, еще не объезженными, и потели от страха, дрожали от страха.
Скортий оказался не единственным пострадавшим. Всю вторую половину дня в лагерь прибывали раненые члены факции, кто-то легко, кто-то смертельно. Здесь царил хаос. Ранеными занимался Амплиар, новый лекарь факции, с бледным лицом, и Колумелла, который был вообще-то лошадиным лекарем, но внушал большинству из них больше доверия, чем Амплиар. Был еще седобородый лекарь-бассанид, которого никто не знал, но который, как оказалось, лечил Скортия в каком-то другом месте во время его отсутствия. Загадка, но задуматься над ней было некогда.
За воротами на закате все еще раздавались топот бегущих ног и крики людей, слышались тяжелая поступь марширующих солдат, звон металла, грохот конских копыт, а иногда вопли. Обитателям лагеря строго запретили выходить за ворота.
Тревогу усиливало еще и то, что в самом конце дня — когда небо на западе, над линией облаков, покраснело — Асторг еще не вернулся.
Его схватили люди городского префекта, когда начались беспорядки, и увели к себе для допроса. А все знали, что может произойти с человеком, которого допрашивают в здании без окон через площадь от Ипподрома.
В отсутствие факционария управление лагерем обычно переходило к Колумелле, но он был целиком занят лечением раненых. Вместо него эти обязанности взял на себя маленький толстый повар. Струмос хладнокровно и быстро отдавал распоряжения, обеспечивал постоянный запас чистых простынь и белья для раненых, отправил всех здоровых — конюхов, слуг, жонглеров, танцовщиков — на помощь трем врачам, расставил дополнительную охрану у ворот лагеря. Его слушались. Действительно, необходимо было чувствовать, что кто-то все держит под контролем.
Струмос заставил своих помощников — поваров, поварят и подавальщиков — трудиться не покладая рук, готовить супы, жареное мясо и овощи, носить раненым и слишком возбужденным людям вино, хорошо разбавленное водой. В такое время людям нужна еда, говорил им повар на кухне. Он был поразительно спокоен для человека, славящегося своим взрывным темпераментом. Как питание, так и иллюзия порядка играет свою роль, назидательно говорил он, словно читал лекцию в тихий послеобеденный час.
Кирос подумал, что это правда. Само приготовление
Можно было вообразить, что предстоит пиршество и все они готовят его в обычной суете.
Но этому кое-что мешало. Они слышали как кричат люди от гнева и боли, когда им помогают войти во двор с обезумевших улиц за воротами. Кирос уже слышал имена десятка людей, знакомых ему, которые погибли сегодня на Ипподроме или в стычках за его пределами.
Разик на своем рабочем месте рядом с Киросом беспрерывно сыпал проклятиями и рубил овощи с едва сдерживаемой яростью. Он обращался с луком и свеклой так, словно это были Зеленые или военные. Утром он ходил на Ипподром, но вернулся до того, как после полудня вспыхнул мятеж. Работникам кухни, вытянувшим счастливые соломинки и получившим разрешение сходить на первые заезды, всегда вменяли в обязанность возвращаться перед последним утренним заездом, чтобы помочь приготовить полуденную трапезу.
Кирос пытался не обращать внимания на друга. В его сердце были тяжесть и страх, но не гнев. Снаружи царило насилие. Людей калечили и убивали. Он тревожился за мать и отца, за Скортия, за Асторга.
А император умер.
Император умер. Кирос был совсем маленьким, когда умер Апий, и еще подростком, когда Валерий отправился к богу. И оба они ушли из этого мира в Своей постели. А сегодня говорят о подлом убийстве, убийстве помазанника божьего, наместника бога на земле.
Это бросает тень на все, думал Кирос, словно замеченный краем глаза призрак парит над колоннадой или над куполом церкви и заслоняет поток солнечного света. И это определяет день и грядущую ночь.
К наступлению темноты зажгли факелы и лампы. Помещения факции стали похожи на ночной лагерь у поля боя. Казармы уже были полны раненых, и Струмос приказал накрыть столы в обеденном зале простынями и использовать их как временные постели для тех, кто в них нуждается. Он сам успевал повсюду, быстрый, сосредоточенный, невозмутимый.
Проходя по кухне, он остановился и огляделся. Жестом подозвал Кироса, Разика и еще двоих.
— Отдохните немного, — сказал он. — Поешьте, или ложитесь, или вытяните ноги. Как хотите.
Кирос вытер со лба пот. Они работали почти непрерывно с самого полудня, а сейчас совсем стемнело.
Ему не хотелось ни есть, ни ложиться. Разику тоже. Они вышли из жаркой кухни в холодный сумрак двора, освещенного факелами. Кирос ощутил холод, что для него было необычно. Он пожалел, что не набросил плащ поверх пропотевшей туники. Разик захотел пойти к воротам, и они зашагали туда. Кирос волочил за собой ногу, стараясь не отстать от друга. Над головой появились звезды. Луны еще не взошли. Сейчас здесь ощущалось временное затишье. Никто в этот момент не кричал, никого не вносили с улицы, никто не бежал с поручением от лекарей в бараки или в обеденный зал.