Повелитель Ижоры
Шрифт:
Путь к славе был хорошо известен. Для этого надлежало возглавить дружину, сесть в корабль и отправиться на завоевания. И там, в неведомых низких землях, а может, на скалистых островах, где бьют горячие гейзеры, – там сойти на берег, покорить всех встречных своей доблестью и затем твердой рукой править маленьким, но гордым народом – до самой старости.
Так порой и в нашей крови вскипает дух предков, и минувшее кажется нам прекрасным, и сдается нам, что только в этом минувшем и осталось для нас место: заблуждение, подозрительно похожее на правду; но мыто знаем, что дело не в прошлом и не в будущем, а всего лишь в наших
Короче говоря, уже к своим пятнадцати Игорь Матюшкин был готовым реконструктором.
Правда, заняться реконструкцией в реале, как этим занимались тогда многие парни и даже вполне обеспеченные взрослые, у него не хватало смелости. Он просто читал и мечтал. Он даже не подозревал, что таких, как он, мечтателей среди его юных сограждан довольно много, – ведь у него не было компьютера с Интернетом, да и какой в Изваре Интернет?
Поэтому-то он увлеченно слушал Борькины рассказы и ловил каждое слово: слова эти складывались у него в голове в какие-то причудливые нагромождения, далекие от реальности, и это была совершенно особенная история, не та, что преподавалась в учебниках. Сам учитель и не подозревал, какие глубины открываются для пытливого слушателя за его случайно оброненными фразами (скажем с горечью: историк Борька всегда ленился заниматься настоящей наукой, за что и угодил в заштатную школу, а не в Англию на стажировку). Но Игорю и не нужна была достоверность. Его влекли тайны.
Тайный его побратим, по всей видимости, тоже задумал что-то чрезвычайное: он обменялся записками с Олечкой Артемьевой, задумался, порылся в карманах, затем притих.
Между тем Борис Александрович поглядел на часы:
– Итак, подведем итоги. Вы уже поняли, что история здешних мест была похожа на пирог, к которому каждое новое поколение поселенцев добавляло свой культурный слой. Разве что это новое всегда укладывалось поверх старого.
Кольт не удержался и хмыкнул. Историк даже не взглянул на него:
– Но это старое не могло исчезнуть без следа. Оно оставалось в поверьях, в легендах, в бессознательной памяти народа… Кто-то, не помню сейчас кто, удачно сказал: боги прежних религий всегда становятся чертями в новых… [5] – Тут Борька снова взглянул на часы, развел руками. – Ладно, на этот год хватит с вас. Сейчас звонок будет, отдохните. Потом снова соберемся, поговорим насчет субботы.
Колян повернулся к приятелю:
– Завтра я коньяк у папаши утащу, – пообещал он вполголоса. – Слышь, Гарик? У тебя в рюкзаке спрячем, чтоб Борька не нашел. А то ко мне он в сумку всяко залезет.
5
К. Вагинов (1899—1934).
Еще пару секунд у юного Ингвара вертелись в голове образы иного времени. Потом он опомнился.
– Ну, давай, – отвечал он. – А кого еще возьмем?
– Да никого. Почти. У меня есть далеко идущий план.
– План?
– Ну да, – ухмыльнулся Кольт. – Еще какой забойный.
Раскурив таинственную папиросу, Кольт затянулся и глухо закашлялся, зажимая рот рукой. Протянул косяк Гарику. Тот осторожно втянул дым.
– Хренасе, вставляет.
Они подождали еще немного. Электрический фонарик тускнел. Если на него смотреть долго, в глазах начинали плясать алые и оранжевые круги – у Игоря красные, у Кольта оранжевые.
– Это… была правильная мысль – в палатке, – снова сказал Колян. – Дым не уходит. Моя мысль.
– Погоди, – взмолился Матюшкин. – Тихо.
– Что тихо?
Вокруг и вправду было тихо. Песни кончились, костер догорел, все расползлись по палаткам, даже Олечка вернулась в свою. Час назад их с Коляном отсутствия никто даже не заметил, только Борька спросил: а где у нас Коля Мирский? – но Игорь друга не выдал.
Хорошо еще, что коньяк Борька не унюхал, наверно, потому, что сам что-то такое изредка глотал из фляжки, – а чего ему было бояться, все свои.
– А она ничего трахается, – сказал вдруг Кольт. – Сама на все идет.
– Артемьева? – зачем-то спросил Игорь.
– Ну а кто. Ты бы хотел?
– Не твое дело.
– А с кем бы ты хотел?
Игорь скрипнул зубами.
Кто-то поскребся снаружи в палатку, и Кольт отскочил в дальний угол.
– Вы чего тут делаете? – прозвенела, разъезжаясь, молния, и Олькина голова из темноты просунулась внутрь.
– А, вот это кто, – пробормотал Колян. – Вот измена.
– Ничего себе, кумар какой. Вы чего-нибудь еще соображаете?
– Многое, – заметил Колян.
– А я заколку потеряла. Там, в лесу. Смотри, все волосы перепутались.
Теплая – только что из спальника, – в своих тонких брючках она уселась между ними, и у Игорька голова пошла кругом. В соломенных Олечкиных волосах запутались сосновые иголки. От нее пахло смолой и дымом. И еще чем-то, сладким и острым: такого запаха Игорь еще никогда не слышал. «Хельги, – прошептал беззвучно Ингвар. – Да, я хочу. Да». Ольга пошарила рукой в темноте (фонарик совсем потух), оперлась на его колено. Он накрыл ее ладонь своей, горячей.
– Гарик? – Олечка обернулась со смехом. – Ты чего?
Она хотела пожаловаться Коляну, но что-то ее удержало. И еще ей стало интересно: как поведут себя друзья, если узнают…
– Я пойду, – сказал вдруг Игорь. – Я тут лишний.
Ответом было молчание. Девушка высвободила руку, отодвинулась. Тогда он выбрался из палатки, задернул полог и побрел прочь. Над ним шумели сосны, как шумели они и тысячу лет назад – равнодушно и бессмысленно.
У потухшего костра он остановился, сел на теплую еще землю, обхватил голову руками.
– А я-то мечтал, что ты будешь со мной, Хельги, – бредил он вслух. – Ведь это я тебя люблю. Я, а не он.
Ингвар облизнул пересохшие губы.
– Но он мой побратим, Хельги, – словно бы отвечал он сам себе. – Я не могу убить его. Мы поклялись в вечной дружбе. Даже из-за тебя я не могу убить его.
Из палатки не доносилось ни звука. Только ветер шумел в ветвях.
Тогда Ингвар поднял голову: звезды мерцали в фиолетовом небе, серебристый череп луны глядел на него недобро, и холодное безумие поднималось в нем, будто он объелся магических грибов и стал берсеркером.