Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник)
Шрифт:
Площадка высокой насыпной террасы выходила на вздувшуюся реку. Над площадкой был натянут обвисший в неподвижном воздухе полог. Прекрасный Цветок сидела в тени полога и смотрела на воду. Она изменилась и словно сделалась меньше. Ее длинные волосы были острижены и немного не доставали до плеч, на лоб спускалась челка. Хотя на голове у нее был царский урей – золотой обруч с золотой же коброй, усыпанной топазами, она казалась еще тоньше фигурой и лицом, на котором не было никакой
Перед ней стоял Верховный. Стоял, подпирая подбородок правой рукой. На его лице застыла напряженная улыбка.
Прекрасный Цветок опустила голову и уставилась в каменный пол террасы.
– Ты видишь – я потерпела неудачу. Знаю, он сердит на меня. Я все время это чувствую.
– На меня тоже. На всех нас.
– Никогда, никогда не прощу себе этого.
Верховный пошевелился. Улыбка его стала кривой.
– Недолго тебе сокрушаться. Возможно, у всех нас не осталось больше времени.
Она встревоженно взглянула на него. Грудь ее вздымалась.
– Ты хочешь сказать, что Он всех нас потопит?
– Это… очень вероятно. Потому-то я рискнул довериться тебе. Я сказал уже, что у нас мало времени. Тем не менее мы, на ком лежит ответственность за народ, должны сделать все возможное. Нам нужно как следует подумать. Ты понимаешь, Прекрасный Цветок, – в этих чрезвычайных обстоятельствах я ведь могу так называть тебя?
– Да, конечно.
– Что отличает человека от остальных тварей?
– Не знаю!
– Способность анализировать факты – и делать выводы.
Сцепив руки за спиной, он принялся расхаживать по террасе.
– Сначала, – заговорил он, – мы должны установить факты.
– Какие, факты?
– Кто поддерживает небесный свод? М-м?
– Ну… Он.
– Кто год за годом в Его… отеческом великодушии… повелевает реке разливаться?
– Он, разумеется.
– А в данный момент – у нас уже есть другой Бог?
– Нет, – тяжело вздохнула она. – Пока нет.
– Следовательно… кто в данный момент заставляет реку разливаться дальше?
– Он. Я думала…
Верховный поднял палец:
– Вот так, шаг за шагом мы пришли к выводу. Да. Он заставляет воду прибывать. Мы установили первый факт. Идем дальше. Какой Отметки достигла вода, когда Он вступил в Его Вечное Сейчас?
– Отметки Доброй Еды.
– И это произошло после того, как ты, по твоему выражению, потерпела неудачу. Но в тот момент Он должен был быть доволен. Понимаешь?
– Но…
– Твоему женскому сердцу не побороть гранитной несокрушимости логического доказательства.
Глаза у нее расширились.
– Что значат твои слова?
Верховный
– Сказано, пожалуй, мудрено; но смысл таков: я прав, а ты – нет.
Она выпрямилась в кресле; улыбка тронула ее губы.
– Может быть, не так уж я не права.
– Как бы то ни было, не слишком радуйся, Прекрасный Цветок, не слишком радуйся!
– Мне нечего бояться.
– Итак, факт. Что-то вызвало Его недовольство после того, как Он вступил в Дом Жизни.
Верховный помолчал, затем вновь принялся расхаживать. Остановился и посмотрел на нее.
– Говорят – и я не буду из ложной скромности этого отрицать, – что я всеведущ. Что в силах узнать человек, то я знаю.
Она взглянула на него сквозь густые ресницы. Улыбнулась краешком губ.
– Ты и обо мне все знаешь?
– Я знаю, что ты ведешь очень уединенный образ жизни. Но необходимо сказать все до конца, иначе мы с этим не справимся. Причина Его гнева – лицо, к которому ты, возможно неосознанно, проявляешь большой интерес. Ну вот. Я сказал, что хотел.
Ее щеки на мгновение вспыхнули; но на губах по-прежнему блуждала улыбка.
– Я опять не понимаю твоих слов.
– Я имею в виду, конечно, Болтуна.
Кровь бросилась ей в лицо и отхлынула, но глаза смотрели прямо на Верховного. Он невозмутимо продолжал:
– Это необходимо, Прекрасный Цветок. Мы не можем позволить себе находить утешение в самообмане. Нет ничего, в чем ты не могла бы открыться мне.
Она вдруг спрятала лицо в ладони.
– Моя вина безмерна. Преступление столь тяжко, столь мерзко…
– Бедное дитя, бедное, бедное дитя!
– Чудовищные помыслы, неописуемые…
Он был уже рядом с ней. Мягко успокаивал:
– Думать об этом – значит терзать себя. Забыть – значит освободиться. Пойдем со мной, дорогая. Как две смиренные души, рука об руку, познавая весь глубокий трагизм человеческого существования.
Она рухнула перед ним на колени, закрыв лицо ладонями.
– Когда он сидел в ногах у Бога и рассказывал Ему о белых горах, плывущих по воде… о белом пламени; а он без теплой одежды, такой беспомощный и такой отважный…
– И тебе захотелось согреть его.
Она молча кивнула с жалким видом.
– И постепенно… тебе захотелось отдаться ему.
Его голос звучал словно отдельно от него, настолько, что странность, невероятность их разговора не ощущалась. Он вновь заговорил, все так же мягко:
– Какое же ты находила себе оправдание?
– Я представляла себе, что он мой брат.
– Зная все время, что он – чужой, как белые люди в его россказнях.
Она глухо ответила из-под ладоней:
– Моему брату по Богу лишь одиннадцать лет. И то, что Болтун чужой… как ты сказал… могу я быть откровенной?