Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник)
Шрифт:
Она не шелохнулась. Император смерил ее долгим взглядом и кивнул, словно обо всем догадался без слов.
– Понимаю.
Он встал, обошел пруд, встал над мысом, где теперь были видны волны.
– Еще одна страница истории, которую лучше забыть.
И швырнул латунную бабочку в море.
IV. Посол
Император и Фанокл возлежали друг напротив друга на низком столе. Стол, пол и зал, в котором они находились – все было круглое; по краям возвышались колонны, поддерживающие тенистый купол. В отверстии купола мерцало созвездие, фонари за колоннами излучали теплый приглушенный свет, расслабляющий и способствующий пищеварению. Где-то поблизости протяжно играла флейта.
– Получится, как ты думаешь?
– Почему бы и нет, Кесарь?
– Странный человек. Ты все измеряешь законами вселенной, а получаешь вполне зримые результаты. Зря я сомневаюсь. Мне надо набраться терпения.
Они ненадолго умолкли. К флейте присоединился голос евнуха.
– Фанокл, чем занимался Мамиллий, когда ты его оставил?
– Отдавал приказы направо и налево.
– Прекрасно.
– Приказы были неправильными, но люди повиновались.
– В этом и секрет. Он будет ужасным Императором. Талантливее Калигулы, но бездарнее Нерона.
– Мамиллий гордится царапиной на шлеме. Говорит, теперь осознал, что он – человек действия.
– Выходит, с поэзией покончено. Бедняга…
– Отнюдь, Император. Он говорит, действие пробудило в нем поэта, и он сочинил идеальное стихотворение.
– Не поэму?
– Эпиграмму, Кесарь. «Ефросиния прекрасна, но глупа».
Император сосредоточенно склонил голову набок.
– Но мы-то знаем, что она чрезвычайно умна и находчива.
Фанокл приподнялся на своем ложе.
– Откуда вам это известно?
Император стал перекатывать пальцами виноградину.
– Разумеется, я на ней женюсь. Не смотри на меня так, Фанокл, и не бойся, что я прикажу тебя задушить, когда увижу ее лицо. К несчастью, в моем возрасте это будет лишь видимость брака. Однако брак обеспечит ей безопасность, уединение и в некотором роде спокойствие. У нее ведь заячья губа, верно?
Лицо Фанокла налилось кровью, глаза выпучились. Император поднял указательный палец.
– Только юный глупец вроде Мамиллия мог принять болезненную застенчивость за надлежащую скромность. Скажу тебе по секрету и надеюсь, женщины меня не услышат, но я на собственном опыте удостоверился, что скромность придумали мужчины. Интересно, целомудрие – тоже наше изобретение? Ни одна женщина не станет так долго и упорно скрывать свое лицо, если в нем нет изъяна.
– Я не смел вам признаться.
– Думал, что я оказываю тебе гостеприимство ради нее? Увы Мамиллию и романтической любви! Персей и Андромеда! Он меня возненавидит. Император не имеет права на обычные человеческие чувства.
– Я сожалею.
– Я тоже, Фанокл, и не только о себе. Ты никогда не думал применить свой неординарный ум в медицине?
– Нет, Кесарь.
– Хочешь, объясню, почему?
– Я весь внимание.
Голос Императора звучал четко и деликатно, слова сыпались в тишине, словно галька.
– Я уже говорил, что ты высокомерен. И кроме того, эгоистичен. В своей вселенной ты одинок; есть только ты и законы природы, а люди – лишь препятствие и обуза. Я тоже эгоистичен и одинок, но все же считаю, что отдельные люди имеют право на независимое существование. Ох уж эти естествоиспытатели! Интересно, сколько вас в мире? Ваш целеустремленный эгоизм, ваша колоссальная преданность единственному делу способны стереть жизнь с лица земли, как я стираю пыльцу с этой виноградины.
Он принюхался.
– Однако довольно болтать. Сейчас подадут форель.
Подача блюд всегда представляла собой целый ритуал в исполнении дворецкого и слуг. Император тут же нарушил собственный завет.
– Интересно, не слишком ли ты молод? Или же, как бывает у меня, когда ты перечитываешь хорошую книгу, половина удовольствия состоит в том, чтобы погрузиться в то время, когда ты прочел ее впервые? Видишь, Фанокл, какой я эгоист! Если бы я собрался прочесть пасторали, то не перенесся бы в Римскую Аркадию, а вновь стал бы мальчиком, который разучивает отрывок для учителя.
Фанокл постепенно приходил в себя.
– Немного же пользы от такого чтения, Кесарь.
– Думаешь? Мы, эгоисты, включаем в свою жизнь всю историю человечества. Каждый из нас открывает собственные пирамиды. Пространство, время, жизнь – можно назвать все это четырехмерным континуумом… Ах, как плохо латынь приспособлена к философии! Жизнь – это личное мероприятие с заданной точкой отсчета. Александр не был великим полководцем, пока я в семь лет не узнал о его существовании. В моем младенчестве время было мгновением; но я обонянием, вкусом, зрением и слухом втискивал этот тесный миг в бескрайнее пространство истории.
– Я снова не понимаю вас, Кесарь.
– А следовало бы, ведь мои рассуждения касаются нас обоих. Увы, тебе не хватает сосредоточенности на себе – или лучше сказать, эгоизма? (Видишь, как Император склонен к отступлениям, если его не перебивать?) Поэтому ты и не в силах распознать, о чем я говорю. Подумай, Фанокл! Если бы ты мог вернуть мне пусть не счастье испытывать аппетит, но хотя бы одно драгоценное воспоминание! Разве предвкушение и воспоминания – не единственное, что отличает наш человеческий миг от бездумного тиканья природных часов?
Фанокл посмотрел на созвездие, сияющее так близко и ярко, что казалось объемным; но не успел он ничего придумать в ответ, как подали блюдо. Крышки с кастрюль сняли, и наружу вырвался сладкий пар. Император прикрыл глаза, подался вперед и сделал глубокий вдох.
– Да?… – задумчиво спросил он. И прочувствованно добавил: – Да!
Голодный Фанокл быстро расправился с форелью и теперь ожидал, что Император позволит ему выпить. Однако тот впал в транс и то краснел, то бледнел, беспрерывно шевеля губами.