Повелитель разбитых сердец
Шрифт:
– Кто там звонит, Аннушка? – доносится из раскрытого окна голос Максима Николаевича. – Откройте!
Вновь звонят.
Аннушка кладет дрожащую руку на замки и только начинает что-то там поворачивать, как слышен тяжелый звук, словно кто-то спрыгнул на пол с высоты. Потом раздаются торопливые шаги – и в дверях появляется мужчина в поношенном сером костюме.
Он смотрит на меня с холодноватым изумлением:
– Вы ко мне, сударыня? Чем обязан?
Я таращусь на него, прижимая к себе свой узел. Интересно, сама я о нем вспомнила, вылезая из-под кровати, или Аннушка, уничтожая улики, сунула его мне в руки?
Максим Николаевич Мансуров не слишком высок ростом,
– Так что же, сударыня? – с оттенком нетерпения спрашивает господин Мансуров. – Уж не вы ли прислали мне загадочное письмо, которое и заставило меня прервать мои дела и вернуться в Петербург прежде времени? Коли так, извольте пройти в комнату, не стойте в дверях. Аннушка, посторонитесь, вы загораживаете даме дорогу.
Мы с Аннушкой переглядываемся, и нам обеим, как я понимаю, враз приходит в голову одна и та же мысль: хозяин принял меня за другую! За гостью, которая нетерпеливо звонила у двери… но тут звонок тренькает снова.
– Что такое? – удивляется Максим Николаевич. – Еще кто-то пришел? Загадочно, кому еще я столь безотлагательно понадобился? Отворите же, Аннушка, что вы стали?
Аннушка, двигаясь с поворотливостью деревянной куклы, с превеликим трудом отпирает дверь и впускает в прихожую миниатюрную даму, одетую в черное и в черном облаке пышных кудрей.
Моя первая мысль – я и ее тоже где-то видела! Вторая – она очень напоминает известный портрет Иды Рубинштейн кисти Серова. Довольно скандальный портрет, надобно сказать! Правда, в отличие от Иды Рубинштейн новая визитерша вполне одета.
Она бросает на меня мимолетный взгляд своих очень черных, безо всякого блеска глаз, потом переводит их на Мансурова и заявляет голосом довольно-таки пронзительным:
– Я к вам писала. Мне необходимо с вами переговорить.
Мансуров смотрит на нее, неприязненно прищурясь:
– Как? Значит, это вы писали? Отчего же без подписи? Боялись, что не приму вас? А я уж было решил, что вот эта дама…
Тут нервы мои окончательно перестают меня слушаться: отпихнув «Иду Рубинштейн», стоящую на пороге, я опрометью кидаюсь вон из квартиры, благо Аннушка не успела запереть дверь.
Диво, как я не скатилась с лестницы кубарем и не переломала ноги, а заодно не свернула шею! Вылетаю из парадного, словно мною выстрелили из ружья, и несусь что есть мочи по улице, спеша свернуть за угол. Вслед мне раздается насмешливое: «Эй, куда бежишь?!» – а затем звучит издевательское кваканье клаксона, в котором мне отчетливо различимы давным-давно слышанные глупые слова:
Мат-чиш – прелестный та-нец,При-вез его испа-нец…Что? Матчиш?
Оборачиваюсь и вижу у парадного, из которого я только что выбежала, длинный черный «Кадиллак». Монументальный матрос хохочет за рулем и тискает грушу клаксона.
Матчиш… «Кадиллак»… матрос… женщина с черными волосами…
И тут меня вдруг словно бы ударяет догадкой. Да ведь к незнакомому мне Максиму Николаевичу Мансурову, в ванне которого я сегодня совершила такую замечательную «помойку» и под чьей кроватью потом едва не замерзла, явилась с визитом никакая не Ида Рубинштейн! Это была уже знакомая мне Елена Феррари по прозвищу… как бишь ее? Цыганка? Ах нет, не Цыганка, а Арлезианка!
Опять
20 июля 200… года, Париж. Валентина Макарова
Итак, мы с Николь выходим из дому, сажаем нашу принцессу в коляску, обвешиваем ее погремушками и двигаем по улице Друо к бульвару Итальянцев, потом по рю Монмартр (от настоящего Монмартра, холма – скопища художников, улица находится довольно далеко, в другом районе Парижа, как и бульвар Монмартр, и предместье Монмартр, и причины таких географических неувязочек я объяснить не могу) спешим к Аллеям. Это такой премилый парк или сад, не знаю, как точно сказать. В общем – восхитительное место, состоящее из множества прелестных аллей, названных именами разных поэтов, например, Аллея Гарсиа Лорки. Здесь фонтаны, детская площадка, корты, полно лавочек, голуби летают тут и там, в церкви Сен-Юсташ бьют колокола и часы – ну чудно! Правда, идиллию то и дело нарушают летучие полицейские отряды. Они и правда летучие! Молодые и все, как на подбор, красивые атлеты в черном пролетают на роликовых коньках, почти не касаясь земли, и со страшной силой бдят за порядком. Ну что ж, с этим лучше перебдеть, чем недобдеть. В Париже боятся террористов, как и везде. Мало им импортных исламистов и всякой прочей шушеры – так еще свои, родные, можно сказать, корсиканцы вдруг ударились в воинствующий сепаратизм!
То есть так говорят. Сама я в жизни ни единого корсиканца не видела и при встрече ни за что не отличу от француза. Но, хочется верить, эти ангелы или демоны на роликах мигом их узнают и ходу не дадут!
Мы уже на улице Монторгей, которая почему-то напоминает мне московский Арбат в его лучшие времена – во времена моего детства. Это же просто сказка была! Правда, на Монторгей не продают картин, но эти бесчисленные кондитерские, и бистро, и лотки с мороженым, и чудные дома, и море народу… Уютно здесь просто до невозможности! Вон там, ближе к Аллеям, продают вкуснейшее мороженое шариками в сладких, хрустящих вафлях. Может быть, успеем до встречи с Ле-Труа насладиться? Я возьму манго, ром-розан и ананас. Или нет, лучше вместо ананаса попрошу земляничное. Или выбрать дынное? Ну, еще есть время решить.
– Ты недорассказала про «Сафо и Фаона», – напоминаю я Николь, потому что не вижу другого способа отвлечь ее от воркования с Шанталь и перевести на интересующий меня предмет.
Предмет этот – Максвелл Ле-Труа. Понимаю, что человек, который запросто, от нечего делать, разбивает сердца герцогинь и контесс (то есть графинь) и чьи картины висят в офисах модельеров с мировой известностью, на меня вторично уже не взглянет. Однако отчего-то не идет из головы (и не только из головы!) то ощущение, которое я испытала, когда его губы и зубы сыграли шутку с моей рукой. А как он ущипнул за попку рашен герл Лору… Ох, что-то подсказывает мне, что с этим баловнем судьбы не так все просто, что иногда он, как и античные небожители, спускается со своего Олимпа на грешную землю, и тогда…
Да ладно, угомонись, Валентин ! О чем ты? Вспомни античные мифы. Что стало с бедной Семелой после того, как с ней пообщался Зевс? Он явился к ней во всей своей силе и славе и, конечно же, испепелил молниями! А несчастная Ио, превращенная им в корову, на которую ревнивая Гера напустила неотступного овода?
– А кстати, он женат? – выпаливаю я прежде, чем успеваю подумать, что именно произнесет мой шаловливый язычок. И вот так всегда. Вечно я ляпаю что не надо! Сейчас Николь поднимет меня на смех. Нашла кого принять за потенциального жениха – Максвелла Ле-Труа!