Повелитель разбитых сердец
Шрифт:
Однако «сватья баба Бабариха» почему-то не смеется, а смотрит на меня с горячим одобрением:
– Ну наконец-то ты решилась спросить о главном! Нет, вообрази, Максвелл холост. Месяца два назад, когда был у нас в гостях последний раз, мой отец начал ему пенять, что тот не женится. Максвелл все отшучивался, дескать, какая жена выдержит мужа с такой безобразной репутацией, как у него, а потом брякнул, что если женится, то на русской: пора восстановить историческую традицию. Не понимаю, как я могла об этом забыть! Не понимаю! Сводила тебя с какими-то недоумками, когда тут такой кадр! Просто затмение какое-то на меня нашло!
На меня тоже немедленно находит затмение, во время которого воображение вовсю показывает
Да ладно. Угомонись! А Лельку ты куда денешь? Нужна ему твоя дочь – made in Дзержинск. Ну и ладно, зато мне она нужна больше всех женихов на свете!
Почему-то у меня начинает щипать глаза. Нет, это же надо – так расчувствоваться из-за одного шаловливого поцелуйчика, и то – не в губы, даже не в щеку, а руки…
Бедная Семела. Бедная Ио. Бедная Валентин!
– А что за традиция? – спрашиваю как бы небрежно.
– Отец Максвелла был женат на русской. После Октябрьской революции ее родители оказались в Париже. А бабушка со стороны матери у него – англичанка, кстати, физик с мировым именем, она и выбрала ему это безумное имя. Так что в нем много всего намешано, всякой крови.
– В том числе и мавританской, – брякаю я.
– Вот уж нет! Ле-Труа – семья националистов, да еще каких. Они за чистоту белой расы. Так что смуглота у него испанская. Но та французская кровь, которая все же есть в его жилах, тоже о-очень непростая. Да, ты спрашивала меня о «Сафо и Фаоне»? – спохватывается Николь. – Знаешь эту картину?
Киваю.
– Не пойму только, при чем тут красавчик Фаон? – спрашиваю я. – Сафо же была лесбиянкой!
– Ну, это еще неизвестно, – загадочно поднимает брови Николь. – Далеко не факт. Она, между прочим, была замужем – за каким-то богачом Керкиласом, имела от него дочь Клеиду. Сафо славилась как примерная мать и жена. Сам Платон дружил с ней, а он не стал бы дружить с кем попало. Даже на монетах в городе Митиленах, где она жила, помещали ее изображения – а мыслимо ли это, если бы она была развратной и распутной? Некоторые исследователи считают, что женщины, к которым обращены ее стихи, – всего лишь подруги по школе служения музам, которую она устроила у себя дома. Конечно, она пишет о красоте телесной, однако никакой грубой физиологичности в ее поэзии нет и в помине.
– Серьезно, что ли? – спрашиваю я озадаченно.
– Конечно! Лесбиянкой Сафо можно назвать только потому, что она родилась на острове Лесбос. Потом она уехала оттуда, ну а еще через пятнадцать лет вернулась и жила там до самой смерти.
– Но ее стихи… они же всеми истолковываются однозначно… – мямлю я. – И в книжках пишут о ней…
– Да глупости! – нетерпеливо восклицает Николь. – Читала я такие книжки! В некоторых написано, что и Анакреонт был ее любовником, и Архилох с Гиппонактом. А между прочим, они жили либо на полвека позже, чем она, либо на столько же раньше. Полный бред, верно? Вот и про гетеризм – тоже бред.
– Погоди, погоди, – бормочу растерянно, не представляя, как возразить. Да… вот и спорьте теперь о пользе классического образования! У меня оно сугубо медицинское, просто я страшно люблю читать, глотаю все подряд, ну и память у меня хорошая. Потому я и могу к месту и не к месту цитатку вставить, как известный герой известного же романа, потолковать об Ювенале, в конце письма поставить «Vale!» [34] и помню, хоть не без греха, из «Энеиды» два стиха. Хотя насчет»Энеиды» это уж чересчур, но из «Илиады» точно пару помню. Но у Николь, насколько мне известно, именно классическое образование, она Сорбонну заканчивала по курсу древних языков. Ну вот и занимается самым что ни на есть древним делом: сватает людей. – Погоди, Николь! А кто же тогда Фаон?
34
Будь
– Юноша какой-то, известный своей красотой. Сафо была в этого Фаона до смерти влюблена. И когда он ее отверг, она покончила с собой. Ну разве такой поступок мыслим для дамы с гетерическими склонностями?
Век живи – век учись. Все это безумно интересно, конечно, однако мы изрядно отвлеклись от основного предмета нашего разговора.
– Подожди-ка, – поворачивается ко мне Николь и приостанавливает коляску. – Мы уже почти пришли. Вон, видишь? Максвелл сидит за крайним столиком. Да вон же он! Ну, где мы с тобой позавчера сидели, помнишь? Рядом с ним мужчина в серой тенниске, видишь?
Теперь и я их вижу. Максвелл Ле-Труа и тот, с кем он хотел встретиться, сидят к нам спиной и что-то оживленно обсуждают. Неохота им мешать.
– Давай-ка постоим минуточку, и я тебе кое-что расскажу про эту картину, «Сафо и Фаон», – говорит Николь. – Короче, Максвелл по своему обыкновению сделал ремейк. Сафо изображала Марта Эйзесфельд. Она австриячка, знаменитая фотомодель, само собой, и замужем за… – Николь усмехается. – Не скажу, а то ты упадешь. Короче, хорошо, что Марта не носит фамилию мужа, иначе эта фамилия мелькала бы в газетах раз в шесть чаще, чем теперь. Только в других газетах и отнюдь не в разделах официальной хроники. Сначала я думала, Максвелл просто сумасшедший, что именно ее выбрал моделью для Сафо. Но ведь он тщеславен, как… вот уж правда что как Монторгей! [35]
35
Mont – гора, orgueil – гордыня, тщеславие (франц.).
Я хихикаю, оценив каламбур. Все-таки мы стоим именно на улице Монторгей.
– Короче, Сафо – Марта. Лицо Фаона теперь известно всему Парижу. Раньше он был просто красавчик по имени Борис Ковальски (хотя на самом деле – Ковалев, он не поляк, а русский) и подвизался на подиумах. Сначала все решили, что это – очередной любовник Марты. Что за беда, что она старше его на пятнадцать лет! Но вскоре в одной газетке мелькнула заметочка… Погоди-ка… Да вот же он, Фаон!
Она тычет пальцем куда-то мне за спину, и я доверчиво оглядываюсь, в полной уверенности, что мимо нас сейчас идет Борис Ковальски. Но мимо нас никто не идет. Сзади витрина, а в ней реклама парфюма «Visit» от Писсаро. Я вижу большущий портрет неописуемо красивого, вернее, красивенького, сладко-приторного мальчика с томными, влажными глазами, с ухоженными ногтями – такому маникюру позавидует любая женщина! – по пояс голого, с гладкой, безволосой кожей. Одна рука закинута за голову, и видна такая же безволосая подмышка. Бр-р… У этого красавчика, наверное, эпиляция сделана по всему телу. Петух ощипанный! Внизу плаката надпись – «For men». Как-то я не пойму: что именно на этом плакате для мужчин: парфюм или мальчонка? Вот именно!
– Это и есть Фаон? – брезгливо спрашиваю я. – А ты ничего не перепутала? Это ж пидермон какой-то. Этому плакатику только в гей-клубах висеть.
– Ты угадала, – кивает Николь. – Запомни этого мальчика, о нем мы еще поговорим.
– А кто изображал Купидона? – нетерпеливо спрашиваю я, не желая тратить время на пидермона от Писсаро.
– Ну, я вижу, ты и в самом деле знаешь эту картину! – хихикает Николь. – Ладно, поговорим о Купидоне. На картине Давида он какой-то бесполый, не то мальчик, не то девочка. И у него в руках лира Сафо. А на картине Ле-Труа стоит на коленях голая красоточка с крылышками, конкретно женского пола, – и похотливо держит ручку между ног Сафо. Ну, сама понимаешь, где. Ты представляешь?