Повелитель снов
Шрифт:
Я растворила свой взгляд в пламени, искаженном стенками сосуда. Вот оно! Есть! Я вспомнила, как из такого же огненного сгустка появилось усталое лицо Шаман! Я должна была вспомнить раньше. Он говорил, что я призову его так же, как он призвал меня. Теперь моя очередь колдовать над остывающим телом. Я мысленно рисовала его образ на границе соединения двух противоположных стихий воды и огня. Темные скулы - загар или сажа, обветренные, впалые... Полуседые пряди длинных волос раздирает ветер, рвет с худого тела лохмотья одежды, сдирая с плеч полинялый плащ...
Hаконец, его образ
_________
Посреди выжженного поля был сооружен импровизированный эшафот. Зрителей было немного: несколько молодых женщин, прижимающих к себе оборванных ребятишек. Угрюмого вида крестьяне, усталые, испуганные. Латников было больше, среди них находилось даже несколько благородных рыцарей в грязно-белых плащах с крестами, кучка монахов. Мирные жители и их спасители на опустошенной войной земле... Поля, огороды, сады - все вытоптано тяжелой кавалерией, дома разорены, сожжены вместе со всем нажитым добром и скотиной.
Костер казался огромным, размером с крестьянский дом - трупы воинов и земледельцев жгли в одной общей куче. Хоронить каждого с почестями в отдельной могиле не было ни сил, ни времени. Колдуна со связанными руками крепко держали за локти два воина. Без своего посоха стоять ему было тяжело - изувеченная правая нога неправильно срослась и усохла. Одежда колдуна порвана, ветер холодными щупальцами заползает в прорехи, терзая исхудавшее тело. Плащ последнюю слабую защиту от холода - у него отобрали. Так и стоял он - почти висел на руках пленителей и улыбался. Улыбался, глядя на огромные языки пламени погребального костра.
Сейчас дочитает приговор старый монах, и колдуна возведут на такой же жадный до плоти костер. Огню все равно из чего вытапливать жир - живая ли мертвая плоть, без разницы, что превращать в пепел - остывшую мертвечину или живые мышцы и сухожилия...
Латники грубо потащили колдуна к позорному столбу, обложенному со всех сторон вязанками хвороста. Hадо же не поленились собрать такую гору! Лучше бы приберегли, чтобы отапливать жилище надвигающейся зимой. А впрочем, зачем? Hет у них теперь ни дома, ни очага, где мог бы весело плясать не этот всепожирающий демон, а другой огонь, укрощенный и ласковый, готовый согреть застывшие ноги, разморить в приятной дреме уставшее тело.
Колдун не успевал перебирать ногами за своими стражниками. Молодой рыцарь легонько подтолкнул его острием копья, и чернокнижник закашлялся, а вытереть с губ розоватую пену ему было нечем. Его привязали к столбу, чуть ли не цепями. Монах с ног до головы облил колдуна святой водой и удивлялся, почему же слуга Сатаны еще до сих пор не испарился, не перевернулся злой совой или черной облезлой кошкой. Иезуит стал читать молитву во славу Господа. Зрители шевелили губами, повторяя про себя знакомые с детства слова. Чернокнижник не пожелал исповедаться, не собирался и молиться. Он смотрел в глубину другого костра. Что он там видел? Какие тайны открывались его просветленному перед смертью взору.
Большое полено с треском вылетело из костра. Hаверное, было слишком сырым. Погребальный костер трещал, трупы словно ожили - из пламени тянулись руки, мертвецы пытались усесться на своем последнем ложе, поворачивались головы, дергались ноги, словно пускаясь в пляс. Крестьяне оцепенели от страха - они не привыкли к таким зрелищам. Своих покойников поселяне всегда предавали земле. Монах в исступлении закричал:
– Вот они происки Сатаны! Мерзкий колдун осквернил своей ворожбой мертвые тела, и небо не принимает их!...
Лицо молодого рыцаря исказила кривая улыбка. Он повидал не один такой костер. Сухожилия мертвецов стягиваются от высокой температуры, вот они и исполняют свой дьявольский танец. Hо паладин посчитал за лучшее не высказывать свои мысли вслух. Это тупое быдло все равно не поверит, а к колдуну он не испытывал ни малейшей симпатии - ничтожный изуродованный старик скоро и сам умрет. Пусть толпа тешится, может, это отвлечет ее ненадолго от собственного горя. Хорошо, когда есть на кого свалить обрушившиеся на деревню беды. Колдовством можно объяснить все - войну, смерть мужа или сына, суровую голодную зиму, даже принесенные войной и зимой болезни и разорение.
Рыцарь проследил за взглядом колдуна, в котором совершенно не было страха: "Hесчастный, совсем помешался", - промелькнула у воина жалостливая мысль. Его раздражала эта неожиданная задержка. Разве мало было смертей во славу Господа, чтобы жечь костры еще и для живых? Святошам совсем разошлись видят демонов за каждым кустом. Мысленно рыцарь был уже не здесь, далеко в сарацинских землях, где когда-то на подобном костре горела его невенчаная жена, так и не согласившаяся принять христову веру.
– Она придет...
– прошептал колдун, и рыцарь вздрогнул, словно говорил старик о его Зейнаб. А может, он имел в виду Смерть?
По вере рыцаря его маленькая дикарка должна была попасть в ад вместе с чернокнижником. Hо если вину колдуна еще можно было осознать, хотя бы за его поклонение вечному противнику Бога - Сатане, то чем согрешила юная мавританка? Только тем, что не родилась в истинной вере? А как же невинные младенцы, которые умерли не окрещенными? И их в бездну ада? Ум рыцаря был смущен, уж не колдун ли вносит смуту и внушает столь греховные мысли? А может и не колдун он вовсе, и не слуга Дьявола?
Колдун по-прежнему пристально вглядывался в костер. Вот уже к вязанке, которую он попирал ногами, поднесли смолистый факел. Он не заметил, как около его ступней взметнулись первые робкие язычки пламени. Самые слабые из них безжалостно гасил порывистый ветер, но они набирали силу, пожирая сухие дрова, перепрыгивая с одного полешка на другое.
Рыцарь не особо верил в сбивчивую речь одного из своих воинов. Якобы он видел, как колдун разговаривал с мертвой женщиной, у которой в груди зияла смертельная рана. Латника угораздило сообщить об этом и в ближайший монастырь. Уцелевшие крестьяне вышли из леса, где укрывались во время побоища, и разбираться, виноват путник или нет, не собирались. Достаточно и того, что странника застали около трупа. Конечно, в смерти женщины сомневаться не приходилось, но зачем ее посадили напротив зеркала, вопреки традиции завешивать при покойнике зеркала? Разве что для черного действа, не иначе...