Повелитель Вселенной
Шрифт:
Лицо Даритая побелело.
— Ты угрожаешь собственному дяде и двоюродному брату? Ты говоришь Алтану, сыну Хутулы-хана, что он ничего не получит?
— Мои люди будут знать, что кто бы ни нарушил мои приказы, наказание неизбежно. За неподчинение тебе не радоваться добыче. За то, что ты осмелился возражать против моего решения, ты лишаешься привилегии сидеть у меня в совете.
— Ты пожалеешь об этом, Тэмуджин.
— Я уже пожалел. — Он говорил все тем же тихим голосом, но ровный тон приводил Есуген в ужас. — Теперь прочь с моих глаз, пока я
Даритай повернулся и выкатился из орды. Хан взглянул на другого.
— А ты, Бэлгутэй… Твоя небрежность стоила жизни многим. Когда пленные татары услышали, какая участь их ожидает, они поняли, что терять нечего, и жестоко сопротивлялись.
— Я не думал…
— А твое дело — думать, но ты вместо этого выболтал пленным вынесенный приговор, и многие из наших погибли. Тебе также запрещается посещать совет. Ты будешь поддерживать порядок в стане, пока мы совещаемся, и вернешься только тогда, когда мы все обсудим. Иди и будь благодарен, что я оставил тебе голову на плечах.
Бэлгутэй ушел. Люди ели и пили. Время от времени некоторые опирались на стол локтями, заставляя стонать людей под столом громче. Большинство говорило о сражении, о зарезанных людях, о добыче, которую поделили.
Наконец встал Борчу.
— Надо доить кобыл, — сказал он, — и расставить ночную стражу.
Все встали. Есуген вдруг не захотелось, чтобы они уходили.
— Заберите этот стол, — сказал хан. — Я не буду плясать на нем сегодня вечером.
— К утру они сдохнут, — сказал кто-то.
— Ну, они неплохо послужили нам и в награду получат более приличную смерть.
Доска была отвязана, и пленных утащили.
— Оставьте нас, — сказал хан женщинам, и они убежали из шатра.
Есуген сжалась, боясь сделать малейшее движение.
Он спросил:
— Это шатер твоего отца?
— Да, — еле вымолвила она.
— Наверно, я отдам его тебе. — Она зажмурилась. — Не сиди с таким грустным видом, Есуген. Когда ты перестала прятаться, что привело тебя ко мне? Ты рисковала быть убитой, приближаясь, — еще мгновенье, и стрелы моих людей пробили бы твое сердце.
Она не ответила.
— Я знаю, почему ты пришла ко мне. Ты достаточно умна, чтобы понять, что как бы ни был велик риск, спасение зависит только от меня.
Он хохотнул.
— Ты еще совсем ребенок. — Он обнял ее за талию. — Если бы татары победили меня, они бы беспощадно расправились с моим народом. Этого сражения было не миновать, иначе мы не знали бы мира. Ваши люди пригласили моего отца на пир и согрешили против гостя, которого они должны были почитать, отравив его.
— Ты отомстил, — прошептала она.
— Я это сделал не только ради мести. Многие из тех, кто воевал против меня, теперь служат мне, но ненависть между твоим и моим народами зашла слишком далеко, чтобы с ней можно было покончить чем-либо, кроме смерти. Если бы я проявил здесь великодушие и позволил моим врагам жить, эта ненависть продолжала бы существовать, и позже погибли бы многие.
Она не увидела ни жалости, ни сомнения в его глазах, только угрюмое удовлетворение победителя.
— Тэнгри предопределил, что я должен править, — сказал он, — и создать улус на этих землях.
Он верил в это. Никто не устоит против человека, который свою волю отождествляет с волей Бога. Она почувствовала, как когти ястреба впились в ее сердце.
— Ты, возможно, держишься за свою ненависть и сопротивляешься по-детски, — сказал он, — но мне все равно. Для мужчины большое удовольствие мять руками жену или дочь врага, зная, что ей придется уступить, даже если она скорбит по погибшим родным.
Он сорвал платок у нее с головы и силой поставил ее на ноги.
— Раздевайся, — приказал он.
Она быстро разделась, он стянул с нее сорочку. Она легла в постель и схватилась за одеяло. Он медленно разделся и лег рядом.
Она съежилась, сдерживая слезы. Он просунул под нее руку, а другой поглаживал по животу. Она закрыла руками грудь.
— Не сопротивляйся, — сказал он.
Он раздвинул ей ноги. Его пальцы дотрагивались до срамных губ, щупали клитор, проникали во влагалище. Он, наверно, догадался о ее тайне — она иногда лежала под одеялом и ласкала себя, пока душа не воспаряла от удовольствия. Она покраснела от стыда. Она застонала, а он продолжал поглаживать ее, пока она вся не запылала. Ее бедра двигались, а потом он вдруг навалился, его широкое тело прижало ее к постели, и он вошел в нее. Она вскрикнула от боли, предвкушение удовольствия исчезло. Торжествуя еще одну победу, он причинял ей руками боль.
Есуген не открывала глаз. Хан шевельнулся рядом. Ночью он соединился с ней еще раз, заставив ее обхватить и ласкать рукой член, пока тот не встал, ласкал ее сам, пока она не стала вздрагивать под ним, а когда ее тело наконец выгнулось дугой, как лук, вошел в нее.
Проще было не думать, не прислушиваться к внутреннему голосу, забыть прошлое. Она доставила ему удовольствие, и поэтому он может дать то, чего она желала больше всего. Только ради этого она пошла на все, отбросила стыд и печаль, которые чувствовала, отвечая ему. Она не могла помочь мертвым, но, возможно, спасала еще живых.
Она отодвинулась от него и села, потом закрыла лицо руками.
Он сказал:
— Я запретил тебе плакать.
— Я плачу, потому что, наверно, потеряла ту, которую любила больше всех. — Она замолчала, подбирая слова. — У меня есть сестра, которую зовут Есуй. Она старше меня на год, и всю жизнь мы клялись никогда не расставаться. — Слезы у Есуген лились ручьем, ее охватил страх утраты. — Есуй вышла замуж как раз перед тем, как наши мужчины уехали сражаться. Ее муж, наверно, погиб в сражении, но она, должно быть, жива. — Она вздрогнула. — Я бы знала, если бы ее не было в живых — мы были так близки, что я бы почувствовала. Перед свадьбой она обещала мне убедить своего мужа взять меня второй женой, чтобы мы были опять вместе. Как я могу ей помочь, ее же некому защитить?