Повелитель железа (сборник)
Шрифт:
— Спросите, где здесь женщины, — заметил Ламуль, не забывший и при данных тяжелых обстоятельствах основную цель экспедиции.
— Лучше воздержаться от подобных вопросов, сеньоры! Женщины не доводят до добра… Эти дикари ревнивы, как кролики… уж из ревности они наверняка слопают нас, — можете в этом не сомневаться.
— Кстати, этот лес, — заметил грустно Валуа, — совсем не похож на тот лес, из которого торопилась выйти туземная девушка.
И при этих словах перед глазами всех возникла вдруг роскошная зала, таинственные звуки фокстрота, июльская ночь за окном и красавица, такая красавица… и вдруг: «Инженер Симеон пробует новый трактор».
Все, как один, испустили глубокий вздох.
Дикари между тем шли вокруг телеги и от времени до времени кричали: Какао!
— Не хотят ли они съесть нас, запивая какао? — заметил Валуа.
— А вот увидим, сеньор, как сказала мышь, когда кошка тащила ее за хвост из-под дивана.
Проехав в гору часа два, сделали привал, чтобы дать отдохнуть ослам.
Ламуль, вскрикнув от удивления, кивнул на скалу, на которой, по-видимому, углем было написано число, месяц, год.
— Кто-то был тут месяц тому назад! — воскликнул Эбьен.
— Очевидно, белый, ибо у этих черномазых нет календарей!
— Беднягу, вероятно, уже съели!
Процессия продолжала двигаться по тропическим зарослям.
Профессор Сигаль ежеминутно испускал радостное восклицание, сопровождая его каким-либо латинским названием, а один раз не шутя начал упрашивать Галавотти, чтоб тот попросил дикаря сорвать ему какой-то цветок, формой своей напоминающий человеческое ухо, висящее на ниточке. Еще на одном дереве путешественники увидали крест, сделанный, по-видимому, тем же путешественником, и ужас невольно охватил их. Наконец лес кончился, и телега выехала на большую поляну, среди которой стояла дюжина тростниковых хижин.
— Какао! — воскликнули они вторично и упали ниц.
— Какао! — воскликнули они в третий раз и начали есть землю.
Старец заиграл на дудочке, и все умолкли.
Тогда почтенный дикарь с трудом влез на пустую бочку, стоявшую среди поляны, и, стараясь не опрокинуться, произнес речь, которую Галавотти мгновенно переводил на французский язык.
— Принцесса наша потеряла мужа и скучает, ах, как скучает. Муж ее был черный, как ночь, с волосами пышными, как туча, с глазами цвета великой воды в полночь. Уши его были больше капустного листа, а нос его имел восемь горбов и был острее стрелы Якугуры. Ноги его были длинные, как пальмы, и худы, как усы кита. Когда Кио (так звали мужа) прыгал, то казалось, сам небесный дух поднимает его за волосы и ставит на землю там, где он хочет. Кио плавал быстрее акулы, а зубы его были так крепки, что мог он пополам перегрызть самую большую черепаху. Ласки Кио были жгучи, как костер, и тяжелы, как большая гора. Он мог целовать столько раз, сколько звезд на небе, и еще один раз. Но приехали белые люди и увезли Кио, обещав подарить ему ожерелье из пузырьков. И вот теперь принцесса мстит белым людям и берет их себе в мужья, и, если они целуются хуже Кио, она приказывает съесть их. У нее есть сейчас белый муж, но он стал ленив и нерезв в ласках, и его должны скоро съесть. Теперь принцесса по очереди выйдет за вас замуж и если останется недовольна, то скушает вас за милую душу.
— Но причем тут какао! — воскликнул Ящиков.
В это время из одной хижины вышло странное существо. Квадратное и толстое, оно было разрисовано, как географическая карта с обозначением морских течений, короткие ноги, казалось, были сделаны из резины, перетянуты нитками и затем раздуты до последний возможности. Таковы же были и руки. Таков был и бюст. На шее у чудовища висело ожерелье из крокодиловых зубов, в одном ухе болтались золотые мужские часы, а в другом — дорожная чернильница. Рот был, с помощью рыболовных крючков, связанных на затылке, растянут до самых ушей. Кожа принцессу, густо смазанная пометом пингвина, издавала удушливый запах.
— Что это? — в страхе спросили путешественники.
— Принцесса Какао! — хладнокровно сказал Галавотти.
Глава VIII
Как Пьер Ламуль проиграл миллион франков
Его высочество критическим взором окинуло путешественников.
— Ююю! — сказала она, указав на Галавотти, и его немедленно увели в сторону.
— В чем дело? — спросил Валуа.
— Дура! — отвечал тот, пожав плечами, — ей не нравится, что у меня только одна нога. Я предпочитаю иметь одну такую ногу, чем десяток таких, как у нее.
Остальные с завистью посмотрели на него.
— Но вас тогда, по крайне мере, должны съесть, — заметил Валуа с некоторым раздражением.
— Чтоб подавиться деревяшкой?
— А что ж! В иные кушанья нарочно втыкают спичку и украшают ее папильоткой.
Оглушительные звуки тамтама прервали эту дискуссию. Путешественников окружили дикари, приставили копья к их бокам и поясницам и повели так в зловещего вида землянку, вход в которую заваливался огромным камнем.
Очутившись во мраке, путешественники некоторое время, за неимением других ценностей, хранили молчание.
Галавотти среди них не было. Он остался на свободе и объявил, что будет сторожить чемоданы. Туземцы, по-видимому, с одной стороны, уважали его за умение объясняться на их языке, с другой стороны, презирали за отсутствие нижней конечности, и поэтому в результате просто перестали обращать на него внимание.
— Черт знает, что такое, — вскричал Ящиков, — я бежал от ЧК и от продовольственного кризиса только для того, чтобы попасть в эту дыру и быть самому съеденным. Господа, войдите в мое положение!
— Вы еще можете понравиться принцессе, — заметил со злобою Валуа, изложите ей наши монархические убеждения.
— Я не посмею конкурировать с вами! Вы как раз подходящий ей муж. Вы сами — принц.
— Я бы попросил!..
— Не ссорьтесь, друзья мои, не ссорьтесь!..
— Что бы сказал мой дядя, великий Гамбетта, если бы знал, что его племянник, подававший такие надежды… Друзья мои, ведь я сумел доказать невинность Скабриоли, того бандита, который убил зверски всю свою семью и потом в течение недели бил по щекам и дергал за нос трупы! Какой это был блестящий процесс. Трогательно было видеть, как дамы засыпали цветами эту гнусную скотину и как он подмигивал им своим зеленым глазом. А я… о… моя жена едва не разрешилась преждевременно на почве ревности. Телефон звонил не переставая, дррр. «Завтра в 9 часов вечера на таком-то углу»… Уф!.. Я и не подозревал, что в Париже столько углов…Но как я говорил!.. Я встал в позу и крикнул: «Да… Он виновен, и все-таки он невинен…» Никто ничего не понял, но прокурор плакал. Я сам видел, как слеза размазала зебру, которую он от нечего делать нарисовал на деле. Такие миги не забываются, друзья мои…
— Когда я защищал диссертацию, — вдруг заговорил профессор, — то мне возражал сам Элингтон… Мы в течение двух часов обливали друг друга грязью… В конце концов он заявил, что если мне дадут доктора, то он не остановится перед раскрытием некоторых интимных сторон моей жизни (он разумел мое предполагаемое сожительство с женою университетского сторожа). Я тогда намекнул ему, что мне известно, почему его жена так часто бывает в мастерской Сезана. Он взбеленился так, что я уже не мечтал о докторате, как вдруг у него от злобы сделался припадок гастрита. Ему пришлось уйти, а я получил искомую степень… Моя фотография появилась во всех газетах…