Повелители стрел
Шрифт:
Генерал-регент вдруг почувствовал, что голоден и очень устал. Он с утра ничего не ел и весь день провел в бесконечной череде встреч с самыми разными людьми. Казалось, всем чиновникам Яньцзина нужны его совет и одобрение. Как будто Чжи Чжун лучше их знает, чего ждать в предстоящие месяцы. Он нахмурился при мысли о продовольствии, бросил взгляд на столик, заваленный свитками. С каждым съеденным куском жители города приближают поражение. Генерал сам опустошил городские кладовые, чтобы прокормить армию, — чем не повод для насмешек? Одна мысль о том, что монголам достался годовой запас еды, собранный им для своего войска, приводила Чжи Чжуна в ярость, но что толку жалеть о содеянном? В конце концов, они
Генерал поджал губы. Кого-кого, а купцов дураками не назовешь. В осажденном городе уже строго следили за распределением съестного. Даже торговля из-под полы прекратилась, когда купцы поняли, что осада будет долгой. Только несколько человек еще продавали еду втридорога. Остальные приберегали запасы для собственных семей. Надеялись, как все, подобные им, переждать бурю и вновь разбогатеть.
Чжи Чжун решил, что велит привести к себе самых богатых торговцев. Он знал, как заставить их открыть тайные кладовые. В противном случае не пройдет и месяца, как горожане съедят всех кошек и собак, и что потом? Генерал устало хрустнул шеей. Потом Чжи Чжун окажется в ловушке вместе с миллионом голодающих горожан. Даже представить страшно.
Оставалось только надеяться, что монголы не будут ждать под стенами города всю оставшуюся жизнь. Чжи Чжун полагал, что они устанут от осады и отправятся к другим городам, не столь хорошо укрепленным. Радуясь, что никто, кроме рабов, не видит его слабости, командующий потер глаза. Честно говоря, он еще никогда столько не работал, сколько в последнее время. Он почти не спал, и даже в редкие минуты отдыха ему грезились военные планы и стратагемы. Предыдущей ночью Чжи Чжун вообще не ложился — был на стене, с лучниками.
Генерал слегка усмехнулся, вспомнив, как разбили осадные машины монголов. Жаль, что в ту минуту он не видел лица хана. Может, созвать министров на совет? Нет, решил генерал-регент, он не будет собирать советников до тех пор, пока в их взглядах не останется ничего, кроме уважения и страха. Пусть закончат этот день, думая о том, как он, Чжи Чжун, развеял ореол непобедимости, созданный вокруг монгольского хана.
Чжи Чжун отошел от окна и темными коридорами отправился в купальню покойного императора Вэя. У двери он помедлил, вздохнул. Рабы уже подогрели воду для ежевечернего ритуала. Генерал еще раз хрустнул затекшей шеей, предвкушая избавление от дневных забот.
Пока рабы с привычной расторопностью раздевали генерала, он глядел на двух юных девушек у бассейна. Они ждали Чжи Чжуна, чтобы умастить его тело. Он мысленно воздал хвалу покойному императору за хороший вкус в выборе невольниц. Сыну Вэя придется ждать еще несколько лет, прежде чем он сумеет оценить их прелести по достоинству.
Чжи Чжун медленно погрузился в воду, наслаждаясь ощущением простора в огромном зале с высокими потолками. Под журчание воды девушки мягкими мочалками намылили генерала, и его усталость исчезла. Нежные прикосновения возбудили Чжи Чжуна, и он вытащил одну рабыню из бассейна, уложил спиной на прохладные плитки. Соски девушки сразу же затвердели от холода, горячая вода омывала ее ноги до колен. Чжи Чжун молча овладел ею. Руки вышколенной рабыни скользили по генеральскому телу, она постанывала под тяжестью человека, который правил городом. Какое-то время другая невольница наблюдала за любовной игрой с бесстрастным интересом, затем начала мылить генералу спину, прижимаясь к нему грудью. Закрыв глаза, Чжи Чжун глубоко вздохнул от удовольствия, взял руку девушки и направил туда, где тела сливались, чтобы она почувствовала, как он проникает в лоно ее подруги. От умелых прикосновений девушки генерал улыбнулся. Пока его напряженное тело ритмично двигалось, мысли стали спокойнее, а разум — яснее. «Не так уж и плохо быть правителем Яньцзина», — подумал генерал.
Спустя три ночи после того, как цзиньцы уничтожили монгольские катапульты, два человека незаметно спустились с городских стен по веревкам и бесшумно спрыгнули на землю. Стражники тотчас втянули веревки наверх.
С трудом сдерживая волнение, один из двоих взглянул в темноте на другого. Ему не нравилась компания убийцы, и он с нетерпением ждал, когда их пути разойдутся. Самому лазутчику предстояло заняться тем, чем он промышлял еще при императоре Вэе: он с удовольствием представлял, как спрячется среди соотечественников, перешедших на вражескую сторону. По его мнению, предатели заслуживали смерти, но он решил, что будет улыбаться и работать наравне с ними, пока не соберет сведения. Лазутчик считал, что его ремесло не менее важно, чем служба воинов, несущих дозор на стенах. Генералу-регенту нужна любая информация о племенах.
Лазутчик не знал имени убийцы, скорее всего, тот тоже держал его в секрете. Человек, одетый в черное, не проронил ни слова, когда стоял на стене рядом с лазутчиком. Тот не удержался от соблазна и краем глаза подсмотрел, как убийца проверяет свои орудия смерти. Наверняка Чжи Чжун отдал немало золота за службу, выполнение которой будет стоить жизни самому убийце.
Было странно ползти по-пластунски рядом с человеком, который не выказывал страха перед лицом близкой смерти. Лазутчик слегка вздрогнул. Он не хотел бы поменяться местами со своим спутником; он даже не представлял себе ход его мыслей. Что может вдохновить на столь фанатичное повиновение? Какими бы опасными ни были его прошлые задания, лазутчик всегда надеялся вернуться домой, к хозяевам.
В черной одежде убийца казался чуть плотнее тени. Его спутник знал: даже если он осмелится задать шепотом вопрос, ответа все равно не получит. Убийца сосредоточился, собственная жизнь ему уже не принадлежала. В полном молчании два человека шагнули в маленькую деревянную лодку и, отталкиваясь шестами, переплыли ров. За веревку, привязанную к корме, плоскодонку сразу же оттащили назад и спрятали, а может, затопили. На берегу не осталось ни единого следа, который вызвал бы подозрение утром.
Раздалось позвякивание конской сбруи, и двое припали к земле. Монгольские дозорные славились бдительностью, однако даже они не могли проверить каждое озерцо тьмы. Вдобавок воины не ждали, что кто-то попытается тайно проникнуть в улус. Лазутчик знал, где цзиньские перебежчики поставили свои юрты, бессовестно скопировав дома новых хозяев. А вдруг его обнаружат и убьют? Лазутчик отогнал эту мысль — он ведь понимал, на что идет, и надеялся на свою ловкость. Он снова бросил взгляд на убийцу, и в этот раз спутник повернул к нему голову. Цзинец поспешно отвел глаза. Он с детства слышал о секте убийц, о людях, которые днями напролет практикуются в искусстве убивать. У них нет понятия о воинской чести. Сам лазутчик не раз притворялся воином и знал, что это такое. Внезапно им овладело презрение к человеку, который живет только для того, чтобы приносить смерть. Лазутчик видел, как убийца прячет в одежде пузырьки с ядом, заметил петлю-удавку, обвивавшую его запястье.
Рассказывали, что убитые приверженцами страшного культа есть не что иное, как жертвы их жестоким и злобным богам, а смерть самого убийцы — главное доказательство веры, обеспечивающее перерождение в высшем мире. Лазутчик недовольно поежился от мысли, что по роду службы вынужден сталкиваться с подобными злодеями.
Цокот копыт затих вдали, и лазутчик вздрогнул, почувствовав легкое прикосновение. Удивленно посмотрел на спутника, когда тот сунул ему в руку маленький липкий сосуд, воняющий прогорклым бараньим жиром.