Повенчанные небесами, или Моя маленькая тайна
Шрифт:
— Дана, отстань! Я хочу у окошечка!
— У окошечка она хочет! — Еще и передразнила! — Ты все равно будешь спать. Что там еще можно делать? — ворчала на меня Дана.
Ненормальная! Чтобы я и проспала свой первый полет?! Да ни за что!
В «окошечке» ничего интересного пока нет, и я направляю свое внимание на пассажиров, которые идут друг за другом и почему-то вызывают у меня ассоциацию с большой гусеницей. Иногда также встают в «пробку», пока впереди идущий не разместит свой багаж и не займет место. Мой взгляд цепляется за мужчину в рясе. Если бы не особый покрой его одежды, я ни за что
— Доброго дня! — пожимает руку моему соседу, который вел переписку в телефоне. Легким наклоном головы приветствует меня и занимает свое место.
— Здравствуйте, — лепечу еле слышно.
Не знаю, что я ожидала, но никаких церковных слов или фраз он не произносит. Просто священник. Просто в самолете. Интересно, он летит «по делам» или тоже в отпуск? А священники купаются в море? А как?
Мне становится самой стыдно за свои мысли.
Легкий гул двигателей резко выкидывает все из моей головы, и я замираю. Внимательно слушаю инструктаж перед полетом, сопровождающийся движениями двух стюардесс и одного стюарда. Проверяю ремень безопасности и, кажется, даже не дышу.
— Боязнь высоты? — интересуется мой сосед, видимо, заметив, что я крепко вцепилась в подлокотники.
— Н-не знаю. Я первый раз… — признаюсь.
— Это не страшно, — успокаивает он. — Как в большом автобусе.
Пока самолет выезжает на взлетную полосу, смотрю в иллюминатор.
— С Богом, — доносится рядом, и меня слегка вжимает спинку сиденья, когда самолет набирает скорость.
— Можно открыть глаза. Мы уже в воздухе. — Касается моего уха.
— Д-да? Уже? — Высовываю взгляд в «окошечко». — Боже! — вылетает невольно, и я кошусь в сторону священнослужителя. — Извините.
— Не нужно извиняться. Ничего плохого в этом нет. Бог всегда с нами, — отвечает добродушно, и я немного выдыхаю.
Ну, если Бог рядом, то все же будет хорошо?
Глава 2
Глубоко вдыхаю и пытаюсь расслабиться. Смотрю вниз, прилипнув к иллюминатору. Вроде и высоко, а, оказывается, не так уж и страшно. Так сразу и не скажешь, что под тобой девять тысяч метров пустоты. Прислушиваюсь к своим ощущениям: сильной вибрации в салоне нет, звук немного приглушен, а в остальном, вроде бы, я чувствую себя как обычно. Мозг работает, сердце стучит, глаза видят. Живая!
Ловлю лукавый взгляд своего соседа, пожимаю плечами, что я не трусиха, но все равно боюсь, и отворачиваюсь к окошечку. Достаю телефон и делаю несколько снимков, чтобы потом отправить маме и Аличевой. Не зря же я отстаивала это место!
Несмотря на Данкины предсказания о «спящем царстве» во время полета, в салоне, наоборот, наблюдается небольшое движение. Пассажиры разговаривают, встают со своих мест, ходят куда-то (наверное, в туалет), в общем, ведут себя вполне свободно. Это я сижу, замерев, как первоклашка на первом уроке. Еще больше вжимаюсь в свое кресло. Нет, я точно не сдвинусь с места, пока шасси не опустятся на твердую землю.
Мои соседи тихо беседуют между собой.
Мы летим уже около часа, когда мое внимание привлекает темное скопление воздушных масс. Со своего ракурса мне хорошо видно, как в стороне образовывается и надвигается грозовая туча, а когда черноту разрезает световой луч, я, не желая того, ахаю, привлекая к себе внимание.
— Что там? — интересуется мой сосед и наклоняется, чтобы посмотреть. — У-у-у, — тянет. — Будем надеяться, что нас не зацепит.
Ровно в этот момент голос пилота предупреждает о входе в зону турбулентности и убедительно просит не вставать со своих мест.
— А если зацепит? — спрашиваю, испуганно глядя в лицо мужчины.
— Не зацепит. Пилотам запрещено вводить самолет в грозовой фронт, они просто обойдут его стороной, — отвечает уверенно. — Максимум, мы пройдем по самому краю.
— А если молния попадет в самолет?
— Это тоже исключено. На каждом самолете есть электростатические разрядники. Они обычно располагаются на концах крыльев. И если в самолет попадает молния, они отводят электричество в воздух. Оно словно стекает по корпусу, а сам корпус остается нейтрально заряженным. — Получаю короткий ликбез.
— А оборудование? — напираю я, потому что в глазах стоит картинка, где приборы искрят, и самолет теряет управление.
— Оно тоже защищено специальным экраном. — Мужской голос звучит спокойно и убедительно, а я ловлю себя на том, что бесцеремонно разглядываю мужчину. — Самое страшное, что может случиться, это немного потрясет. Но турбулентность бывает и при чистом небе. Все зависит от воздушных потоков.
Его уверенность передается мне и успокаивает. Но я снова залипаю, рассматривая, как меняются вдалеке оттенки неба от темно-синего до графитового. И каждый раз, когда сверкает молния, рефлекторно вздрагиваю.
Стюардессы, проверив у каждого пассажира ремни безопасности, тоже садятся в кресла, по крайней мере по салону больше никто не ходит. Достаточно ощутимая вибрация заставляет меня выпрямиться и вжаться в спинку кресла. Разговоры в салоне стихают, и становятся отчетливее слышны гул двигателей и другие механические звуки.
Мой сосед через меня смотрит в иллюминатор. Его взгляд сосредоточен, а губы сжаты, он так близко, что я могу видеть каждую ресничку, но меня настораживают сдвинутые брови.
— Все плохо, да? — спрашиваю, замерев в ожидании ответа.
Мужчина отмирает, и его мимика меняется с напряженной на более расслабленную.
— Да, почему? Это всего лишь дождь. — На стекле иллюминатора появляются расплющенные капли.
Я кошусь на священнослужителя, и по его сложенным в молитвенном жесте рукам и движущимся губам догадываюсь, что тот читает молитву. Так некстати вспоминается мамин страх, что я могу пострадать во время полета. Судорожно сглатываю. Умоляюще смотрю на своего соседа и испуганно даже не прошу, а требую: