Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)
Шрифт:
– А Отечество? – и он подошёл вплотную к Каледину и заглянул ему в глаза.
– Мы, что, можем с Вами положиться на Ренненкампфа? Ему вручить заботу о сбережении России?
Или иным, которые, быть может и люди пристойные, да вот для военного дела – сущая пагуба. Они сами нуждаются в поводыре, лично, а мы на них возлагаем непосильное бремя – вести массы к победе.
Посуровел, и тоном, не терпящим возражений, подытожил:
– Думаю, что более на эту тему мы говорить с Вами не будем, Алексей Максимович.
–
– Благодарю Вас, Алексей Максимович. Я другого ответа от Вас и не ожидал.
И он, именно с Калединым, самым первым из своего окружения, поделился содержанием того особого приказа, который он написал собственноручно после долгих раздумий и размышлений и о содержании которого предпочитают и доныне молчать историки и политики.
– Алексей Максимович, хочу знать Ваше мнение об этом приказе. Его содержание Вы будете знать первым. И пока, кроме автора – единственным. Прошу откровенно высказать своё суждение… по самой сути предлагаемого Вашему вниманию документа.
И он прочитал Каледину несколько листов, исписанных красивым, со старинной вязью, почерком, который Алексей Максимович хорошо знал – так писал лишь Брусилов.
Суть приказа сводилась к тому, что командующий армией обязывал офицерский состав принять любые, самые решительные и неожиданные меры, для предотвращения паники и самовольного, без приказа, отступления войск с занимаемых позиций.
Каледин оцепенел. Более решительных и особых мер по повышению стойкости войск он не слышал.
До него доносился твёрдый и решительный голос Брусилова:
«В тылах войск, проявляющих нерешительность, самовольное оставление занимаемых позиций, располагать специальные отряды, вооружённые пулемётами и без раздумий уничтожать паникёров и трусов.
Огонь артиллерии, оказавшись перед выбором: поражать противника или самовольно отступающие свои войска, несмотря на катастрофическое положение с боеприпасами, сосредоточивать, в первую очередь, на дезертирах и мародёрах, самовольно оставляющих занимаемые позиции.
Лишать чинов и немедленно отстранять от должностей офицеров, подразделения и части которых оставили позиции без приказа.
Ввести в войсках особые трибуналы, решениями которых приговаривать к расстрелу трусов и мародёров, паникёров, самовольно оставляющих позиции».
Каледин молчал. А Брусилов пытливо глядя ему в глаза, ждал ответного слова своего подчинённого.
И тот, после недолгого молчания, стал говорить:
– Алексей Алексеевич! Дай Бог избежать мне надобности в таких мерах, – и он истово перекрестился, – но они – действительно жизненно необходимы. Иначе и Россию всю потеряем.
Вы же лучше меня помните начальный этап войны. Мы, имея превосходство над противником, оставляли обширные районы на Западе империи.
Справившись с нахлынувшим волнением, он твёрдо заявил:
– Позвольте уверить Вас, Ваше Высокопревосходительство, что я не замедлю выполнить Ваш приказ, если в этом будет нужда.
Но, хотелось бы, чтобы эта мера миновала вверенные мне войска.
После этого разговора с командующим, Алексей Максимович вскоре был тяжело ранен.
Германский лётчик, обнаружив скопление офицеров, догадался, что это крупный штаб русских, и сбросил бомбы прямо над их головами.
Каледин, ставивший задачи подчинённым, только по счастливой случайности остался жив.
Бомба, взорвавшись почти у его ног, убила нескольких офицеров штаба, а самому начальнику дивизии два осколка рассекли лёгкое, а третий – прошил правую ногу и он, после этого, даже выздоровев, прихрамывал при ходьбе.
Тяжело и медленно выбирался Каледин из небытия. И только его крепкое природное здоровье, да искусство врачей, сберегли его жизнь.
Но окончательно выздоровел он в родных краях, где уже старая, но такая же хлопотливая и душевная Дуняшка, домашними отварами, мёдом с травами, степным кумысом поставила его на ноги.
И как только он представился Брусилову, по возвращению на фронт в начале августа тысяча девятьсот пятнадцатого года, тот, искренне обрадовавшись выздоровлению своего лучшего генерала, молча положил на стол Высочайший Указ, которым генерал Каледин назначался командиром 12 корпуса.
Высочайшая должность! И в другое время он бы искренне обрадовался этому назначению.
А после госпиталя, где он увидел иную жизнь России, и, особенно, после побывки в родных краях, он увидел нарастание грозных и страшных событий, которые до неузнаваемости изменят облик страны.
Поэтому без радости принимал Алексей Максимович под своё начало 12 корпус.
И хотя в его состав входила и его дивизия, с которой он сроднился, но даже это душу не грело.
И он, пройдя формальный ритуал представления Государю по случаю вступления в новую высокую должность и пожалованного ему при этом очередного ордена, более всего благодарил судьбу за встречу в Ставке с Самсоновым.
Такой же шумный, огромный, он принимал под своё начало армию, и не смущаясь двора, вкрадчивых и скользящих, как тени, чиновников, громогласно зарокотал на весь зал:
– Алёша, друг мой сердечный! Вот кому рад – это тебе.
Обняв Каледина, он троекратно с ним расцеловался и тут же шепнул на ухо;
– После приёма – встречаемся. Не торопись уезжать. Надо переговорить…
Всю ночь они просидели за столом, почти не прикасаясь к еде и вину.
Тяжёлые предчувствия саднили обоим грудь. Они, лучшие солдаты империи, видели, куда катится их Отечество.
И катится лишь по воле, а вернее – по её полному отсутствию у власть предержащих, и в первую очередь – у Государя.