Поверженный ангел(Исторический роман)
Шрифт:
Зал, как, впрочем, и лестница и другие помещения, был полон людей. Некоторых мессер Панцано знал в лицо, многих же видел впервые, в чем не было ничего удивительного, поскольку во дворце собралось в это утро не меньше трех сотен рыцарей и богатых пополанов — почти все, кто занимал хоть сколько-нибудь заметное место в партии. Все — и высокомерные гранды, и богачи шерстяники, привыкшие к тому, что каждое их слово почтительно ловят на лету, и сошка помельче, — все были одинаково взволнованы, громко говорили, перебивая друг друга и слушая только себя.
Не успел мессер Панцано войти в зал, как один из грандов, по имени
— Где он? — спросил мессер Панцано, неприятно удивленный развязным и несколько даже насмешливым тоном рыцаря.
— В Золотом зале, — ответил Буондельмонти.
В этот момент в зал вбежал красный, взъерошенный Карло Строцци.
— Слушайте! — крикнул он. — Слушайте!
Все лица обернулись в его сторону, разговоры на минуту смолкли.
— Советы приняли петицию Медичи! — прокричал Строцци. — Будь они прокляты! Это конец…
— Как? Почему! Что же вы глядели? Ты же там был! Расскажи, как было дело! — закричали со всех сторон.
— «Как было дело»! — в ярости передразнил рыцарь. — «Как было дело»! Когда все высказались, подбегает ко мне Карлоне, Бенедетто Карлоне, сапожник, хватает меня за грудь и кричит: «Знай, Карло, знай, теперь-то дела пойдут иначе, чем ты думаешь. Засилье ваше, кричит, будет совершенно уничтожено». И никто ему ничего не сказал, слышите? Никто не поставил его на место! Вот как было дело!
Ропот возмущения пронесся по залу. Десятка два рыцарей, схватившись за мечи, объявили, что тотчас идут ко Дворцу приоров. Шумно высыпав на улицу, они с криками: «Мы еще посмотрим, кто осмелится изгнать нас из Флоренции!» — двинулись к площади. Но это была капля в море. Большинство же не решилось даже выйти на улицу. Пробравшись на чердак, они по крышам разбежались кто куда и постарались загодя незаметно исчезнуть из города. Скоро мессер Панцано увидел, что остался один в зале. Он пожал плечами и пошел искать Кастильонкьо.
Глава Гвельфской партии, как и говорил Буондельмонти, находился в Золотом зале. Когда вооруженная стража отворила перед мессером Панцано его высокие золоченые двери, там происходило нечто вроде военного совета. Вокруг большого стола, поставленного посреди зала, с трех сторон в креслах сидели истинные властители Флоренции — знатнейшие и могущественные гранды Мазо Альбицци, Каниджани, Пацци, Адимари, Карло Строцци, Буондельмонти, Садерини и несколько богатых пополанов. На почетном месте, во главе стола, в золоченом кресле сидел прямой, как палка, холодный и надменный Лапо ди Кастильонкьо. У противоположной ему, ближайшей к двери стороны стола никто не сидел. Там стоял простой табурет.
«Ого, граф-то оказался прав», — подумал мессер Панцано и, стараясь ничем не выдать своего волнения, со спокойным достоинством поклонился собранию. Сидевшие за столом гранды, не вставая, ответили на поклон, а Кастильонкьо жестом предложил ему занять место на табурете.
— Мессер Лука ди Тотто да Панцано дей Фридольфи, — ледяным голосом проговорил Кастильонкьо, — мы призвали тебя, дабы ты ответил перед нами за свои поступки. Мы знаем тебя не один год, всегда видели в тебе истинного гвельфа, готового пожертвовать всем ради приумножения величия и мощи нашей партии. Потому-то, когда понадобилось выполнить известное тебе важное и деликатное поручение, выбор пал на тебя. Не скрою, это было последнее испытание, которому мы подвергли тебя, прежде чем поставить капитаном партии. Каждый твой шаг становился нам известен, и в этом, я думаю, ты не должен видеть ничего для себя обидного. Справедливости ради должен сказать, что тебя не в чем было упрекнуть и с поручением ты справился как нельзя лучше. Однако если в Риме ты был истинным гвельфом и верным слугой партии, то, ступив в стены Флоренции, словно переродился. Все поступки, совершенные тобой по возвращении на родину, никак нельзя назвать похвальными, напротив — они скорее враждебны нашей партии, и это не может не вызывать у нас тревоги и глубокой печали. Окажись на твоем месте человек, в чью преданность нашему делу мы верили бы не так глубоко, как до недавнего времени верили в твою, он был бы давно осужден Тайным советом. Тебе же, помня твои заслуги перед партией, мы даем возможность оправдаться перед нами.
У мессера Панцано все кипело внутри, его бесил снисходительный тон Кастильонкьо, его привычка (от беспредельного высокомерия) не договаривать слова, так что приходилось вслушиваться, чтобы понять, о чем он говорит, раздражала торжественная важность, застывшая на лицах грандов и придававшая им одинаково тупое выражение. Больше же всего его возмущала та легкость, с какой его самозванные судьи убедили себя в том, что он, дворянин, мог запятнать себя каким-то бесчестным поступком.
— Итак, мессер Панцано, будешь ли отвечать нам по чести и совести, не лукавя, как подобает рыцарю? — после многозначительной паузы спросил Кастильонкьо.
— Да, — сказал мессер Панцано, подняв голову и с вызовом взглянув в холодные рыбьи глаза Кастильонкьо, — да, я буду отвечать, хотя не считаю себя в чем-либо виновным. Я буду отвечать, потому что сам хочу этого, а не потому, что признаю за вами право чинить мне допрос. Я буду говорить, как подобает рыцарю, никогда не унижавшему себя ложью. Спрашивайте, я готов отвечать.
Сохраняя прежнюю бесстрастность, Лапо ди Кастильонкьо дождался, когда утихнет смутный ропот грандов, и приступил к допросу.
Мессер Панцано слушал скрежещущий голос Кастильонкьо, и ему становилось тошно. Он уже не испытывал к своим судьям ни злобы, ни ненависти. Ему только хотелось, чтобы вся эта подлая затея поскорее кончилась и он вышел бы на свежий воздух, если только ему вообще суждено выйти из этого дома.
— Ну что ж, мессеры, — проговорил он вслух, когда Кастильонкьо кончил свою длинную речь, — я терпеливо и внимательно выслушал ваши обвинения и могу сказать одно: ваши осведомители постарались как следует отработать свое жалованье. Они следили за каждым моим шагом, подслушивали все, что только могли услышать, и все же вы им переплатили.
— Мессер Панцано, мы собрались здесь не затем, чтобы выслушивать твои дерзости, — нахмурясь, прервал его Кастильонкьо.
— Я говорю то, что есть, — возразил мессер Панцано. — Да, возвратившись из Рима, я прямо от городских ворот поехал в дом Алессандро Альбицци. Этого ваши шпионы не проглядели. Впрочем, в этом нет ничего удивительного — я ведь не таился, ехал открыто, средь белого дня. Другое удивительно, мессеры: как это ваши осведомители просмотрели засаду, устроенную мне на проезжей дороге чуть ли не у самых городских стен?