Поверженный ангел(Исторический роман)
Шрифт:
Слезы Катарины не остались незамеченными. В комнату, будто затем, чтобы найти какую-то вещь, заглянула Эрмеллина; проходя мимо вдовы, ласково погладила ее по плечу, сделав вид, что не замечает листков письма, лежавших в колыбели. Потом заплакал маленький (в честь отца его нарекли Доменико), и прибежала Мария с сухими пеленками и плошкой с теплой водой.
— Боже мой, Нико, да ты чуть не уплыл! — воскликнула Мария, размотав свивальники. — На-ка, подержи свое сокровище мокрохвостое, — весело приказала она и, звонко чмокнув ребенка в голый животик, передала его Катарине. — Это же подумать, все насквозь! Где ж нам все это сушить?..
Глава вторая
о том, как Мария и Эрмеллина удивили мужчин
Они поселились в этом доме на окраине Импрунеты три с половиной месяца назад. После бегства из Флоренции Эрмеллина с братом, Катарина, Мария со служанкой и Лука ди Мелано нашли временное
Еще у городских стен они распрощались с графом Аверардо и мессером Панцано. Достойный граф, взяв у рыцаря взаймы изрядную сумму на дорогу и прихватив с собой верного Оттона, отправился на родину, пообещав месяца через два вернуться назад во главе если не целой армии, то, по крайней мере, большого отряда храбрых воинов, достаточно сильного, чтобы помочь чомпи вернуть утраченную власть в государстве. Мессер Панцано в сопровождении Чекко и Казуккьо поспешил в свое имение. Он не сомневался, что по распоряжению приоров его родовое гнездо конфискуют и продадут кому-нибудь из богатых пополанов, как то случилось со многими имениями грандов, изгнанных из города после июньских событий. Сыновний долг повелевал ему, не теряя ни минуты, перевезти мать в безопасное место. Поэтому он с готовностью принял помощь, предложенную ему отцом Марии, который вызвался отвезти свою знатную родственницу в Сиену. Будучи родом из этого города, он имел там много друзей и добрых знакомых. Чекко надеялся без труда подыскать для нее покойное и удобное пристанище, где она чувствовала бы себя, как дома. Проводив мать до Сан Кошано, мессер Панцано вместе с Казуккьо поспешил назад к селению, где рассчитывал встретиться с женой и друзьями. Стояла страшная духота. Истомленные жарой лошади еле переставляли ноги. Тут-то Казуккьо и вспомнил о своем старинном приятеле, державшем таверну на главной площади Импрунеты. Этот маленький городок, окруженный оливковыми рощами и виноградниками, располагался, правда, в стороне от их пути, зато там можно было дать отдохнуть лошадям и подкрепиться самим.
Импрунета показалась мессеру Панцано как две капли воды похожей на Флоренцию, только уменьшенную во много-много раз, — те же узкие, изломанные щели улиц, те же лестницы, те же дома с высокими башнями, слепо глядящие друг на друга редкими оконцами, даже тот же запах, особый, ни с чем не сравнимый запах влажной пыли, как у ирисов. В центре городка напротив таверны стояла самая большая в городе церковь Санта Мария дель Импрунета с высокой колокольней, похожей на колокольню Бадии.
В таверне за стаканом прохладного вина рыцарь узнал от словоохотливого хозяина, что за последнее время число жителей городка чуть ли не удвоилось за счет беженцев из Флоренции, среди которых много очень богатых синьоров. Это известие навело мессера Панцано на мысль обосноваться в Импрунете. Воспользовавшись толковым советом хозяина таверны и сметкой хозяйственного Казуккьо, он в тот же день купил просторный, хотя довольно обветшалый дом на окраине города, у самой опушки оливковой рощи, и через две недели, как только Катарина встала- на ноги, беглецы переехали в Импрунету и, словно одна семья, поселились в своем новом жилище. По старинному обычаю, дом разделили на две части. Лучшую отдали женщинам — Катарине с ребенком, Эрмеллине и Аньоле, — в другой поселились мужчины, а наверху, в трех небольших комнатках, расположились мессер Панцано с Марией. Женщины принялись за хозяйство, помогали убитой горем Катарине ухаживать за малышом, а мужчины чуть ли не на другой же день разъехались по окрестным городам и селениям поднимать изгнанных и бежавших из Флоренции чомпи на новое восстание. Больше всего изгоев-чомпи собралось в Болонье, Пизе и Сиене. Туда в первую очередь и отправились Лука ди Мелано, Конура и чудом спасшийся от плахи Бартоломео Бароччо. Пьеро Чири, Занобио с сыном и еще несколько вожаков чомпи взялись обойти окрестные городки и селения, где также осело немало наемных рабочих, бежавших из Флоренции. Мессер Панцано, Ринальдо и Сын Толстяка остались в Импрунете. На их долю досталась самая, пожалуй, важная и деликатная часть предприятия — найти союзников, которые бы захотели и были в силах помочь чомпи войти во Флоренцию и захватить Дворец приоров.
Мысль о необходимости найти союзников появилась у мессера Панцано задолго до переезда в Импрунету. Он не сомневался в том, что чомпи, уже было ставшие полноправными хозяевами города и разом лишенные всех своих завоеваний из-за предательства и обмана, не пожелают смириться с поражением. Кто мог помочь им? Пока на стороне чесальщиков и прочих наемных рабочих была сила, их боялись, с ними считались. Теперь же, когда они лишились всех прав, были объявлены разбойниками и оказались вне закона, кто по доброй воле пожелал бы помочь им вернуть утраченные права и достоинство? И все же союзники нашлись. Нашлись там, где их меньше всего ожидали найти.
Однажды, спустя неделю или две после того, как беглецы обосновались в Импрунете, в церкви Санта Мария к мессеру Панцано подошел Бенги Буондельмонти. Мессер Панцано знал, что в Импрунете поселились многие гранды, изгнанные из Флоренции в июньские дни, однако, помня об оскорблении, нанесенном ему во дворце Гвельфской партии, не искал с ними встреч. Он бы и на этот раз отвернулся от своего бывшего приятеля, если бы заметил с его стороны хоть тень высокомерия или насмешки. Но мессер Буондельмонти был, по-видимому, искренне рад встрече и совсем не помнил о старой размолвке. С сердечным участием он принялся расспрашивать рыцаря о здоровье, о житье-бытье, поздравил с женитьбой, не забыв упомянуть о всеобщем восхищении красотой Марии. Потом, посмеиваясь, рассказал кое-что о себе, признался, что скучает по Флоренции, и, как бы невзначай, завел разговор о возвращении на родину.
— Что нам лукавить друг перед другом, — говорил он. — Было время, мы с тобой шли в одной упряжке. Теперь ты верховодишь беднотой, а меня поставили капитаном партии. Если бы мы жили сейчас во Флоренции, то, верно, враждовали бы и осыпали друг друга упреками и обвинениями. Но и вы и мы на чужбине. И нас и вас разбили и изгнали младшие цехи. Сейчас мы не враги, а товарищи по несчастью, ссыльные, мятежники. И какие бы идеалы мы ни питали в душе, как бы по-разному ни смотрели на будущее, враг у нас общий — младшие цехи и Сальвестро в первую очередь. Он — виновник всех наших бедствий. Ни вам, ни нам в одиночку не под силу одолеть его, это мы с тобой знаем. Так почему бы, скажи на милость, нам не объединить свои силы? Вернем себе родину, изгоним Сальвестро, а там, даст бог, и между собой поладим…
Вечером мессер Панцано рассказал Сыну Толстяка, Ринальдо и вернувшемуся из Пизы Луке ди Мелано о предложении грандов. После недолгого обсуждения его решили принять.
— А что нам еще остается? — заметил Сын Толстяка. — Больше подмоги ждать неоткуда. Конечно, с синьорами лучше дела не иметь, это всем известно. Но с другой стороны, они воины, каких поискать. Каждый пятерых стоит. Этого у них не отнимешь…
Тою же ночью были отосланы письма в Сиену и Болонью, а наутро Лука ди Мелано отправился назад в Пизу. Через неделю было получено согласие всех вожаков чомпи, и мессер Панцано отправился к Бенги Буондельмонти, дабы обговорить все подробности и назначить день выступления. Выступать решили в конце декабря под девизом «Да здравствует народ и Гвельфская партия! Смерть гибеллинам!» и под двумя знаменами — Гвельфской партии и чомпи. Рыцари вывезли свое знамя еще летом, что же до знамени чомпи, то оно все еще оставалось там, где его спрятал Николо да Карлоне. Узнав об этом, Бенги Буондельмонти посоветовал мессеру Панцано перевезти знамя в Импрунету и не откладывать этого дела на потом, потому что приоры отдали приказ обыскать все церкви, какие есть в городе, изъять все спрятанные там знамена — и тощего народа, и Гвельфской партии — и запереть их в особую комнату во Дворце приоров.
Вечером за ужином, «на семейном совете», как шутливо заметил Сын Толстяка, мессер Панцано рассказал друзьям о своем разговоре с Буондельмонти.
— Что будем делать? — спросил он.
— Чего тут гадать? — пожав плечами, сказал Сын Толстяка. — Надо съездить и привезти знамя.
— Конечно, — подхватил Ринальдо. — Николо пошел на плаху ради того, чтобы сберечь для нас знамя. Разве мы после этого смеем думать о какой-то опасности?
— Не надо горячиться, — тихо проговорил мессер Панцано. — Я не меньше тебя, Нандино, чту память Николо. И Николо, и Тамбо, и Марко, и всех, кто полег на площади. И трусом ты меня тоже не назовешь. И все же я говорю: мы не только смеем — мы обязаны думать об опасностях, которые поджидают нас за стенами города. Вы знаете, что нас уже дважды приговорили к смерти: один раз приоры, потом подеста. Каждый, кто увидит нас в городе, обязан схватить нас и доставить к подеста живыми или мертвыми. Но это еще не все. Нынче я узнал от Бенги, что по совету Сальвестро приоры объявили, что выдадут награду в пятьсот флоринов всякому, кто узнает имена заговорщиков или приведет хоть одного из них во дворец. Теперь подумайте, разве в нашей благословенной Флоренции мало найдется охотников ни за что ни про что получить пятьсот флоринов?
— Ты прав, Лука, — сказала молчавшая до сих пор Мария. — Ни тебе, ни Сыну Толстяка, ни Ринальдо — никому из вас нельзя показываться за городские стены, вам все равно не дойти до церкви. Первый же встречный выдаст вас страже, а что будет потом, не мне говорить.
— Опомнись, Мария! — закричал мессер Панцано. — Как у тебя язык повернулся сказать нам такие вещи? Разве мы можем оставить наше знамя врагам?
— Мария дело говорит, — тихо, но твердо прервала рыцаря Эрмеллина.
— И ты туда же! — воскликнул Сын Толстяка. — Да что же это такое делается?