Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

Кулиш Пантелеймон Александрович

Может быть, так же поступил бы и Новгород Северский, но туда, вовремя, подоспели свежие защитники [76] из Москвы под начальством князя Никиты Трубецкого и окольничего Петра Федоровича Басманова. Последний отличался особенным усердием к царю Борису, которому обязан был своим возвышением, наперекор местничеству. Действуя, как главный начальник крепости, он употребил к её защите самые энергические меры: велел стрельцам сжечь городской посад и забрал в замок, волею и неволею, всех годных к военному делу жителей. Между тем самозванец шел от Чернигова, не встречая сопротивления ни на переправах через реки Свиницу и Снов, ни в деревнях и селах. Везде имя Дмитрия было для жителей знаком к свержению прежних властей и к безнаказанному своевольству. Ополчение его увеличивалось, подобно катящейся вперед снежной глыбе, так что, вступив в Россию менее нежели с 4,000 воинов, он у Новгорода Северского имел под своими знаменами уже 15,000.

76

Борис подозревал, видно, воевод северских в сношениях с приверженцами Отрепьева: он именно к тем из них прислал новых товарищей, которые потом оказались изменниками: в Чернигов, в добавок к князю Татеву и князю Шаховскому, Басманова и князя Никиту Трубецкого (узнав, что Чернигов во власти самозванца, они засели в Новгороде Северском), а в Путивль, в прибавку к Рубцу Мосальскому, Михайла Михайловича Кривого-Салтыкова.

Как, однакож, ни велико было превосходство этой силы против 600 стрельцов, пришедших туда с Басмановым, да нескольких сотен старого гарнизона и посадских людей, но один взгляд на крепость Новгород-Северскую мог убедить всякого, что взять ее приступом трудно. Крепость эта расположена была на высокой горе, над самой Десною. Глубокие пропасти, образованные природою, отделяли ее от других возвышенностей гористого речного берега и, без всяких окопов и валов, служили ей надежною защитою. Басманов деятельно сторожил все входы и не допускал никому из посадских людей сноситься с приверженцами противной стороны. Переметчики, обыкновенно предшествовавшие походу Отрепьева, возвращались оттуда без всяких известий, или попадались в руки воеводских стрельцов.

Опасаясь засад, Отрепьев остановился за несколько верст от Новгорода Северского при Соленом озере, у вершин обширных лесистых яруг [77] , обходящих издали весь город, и, для обозрения местности, отрядил двести казаков под начальством Бучинского. Подъехав на пушечный выстрел к крепости, Бучинский заметил, что она, как нельзя лучше, приготовлена к обороне. Деревянные стены её расположены были на высотах, недоступных для поджога. Река, протекающая под её выстрелами, доставляла осажденным неистощимый запас воды и была лучшим путем для подвоза с луговой стороны съестных припасов. Кроме стен по вершинам гор, кроме насыпей и частоколов в ущельях, разрезывающих занимаемые крепостью возвышения, над крутыми скатами приготовлено было множество колод, которые, в случае приступа, могли бы передавить осаждающих.

77

Местное название природных глубоких и широких рвов или ущельев, которыми изрезаны возвышенные берега Десны у Новгорода Северского. Место стана самозванцева означено мною по Конискому (Истории Руссов, 43), который, хоть и баснословит в описании Новгород-Северской осады, но верно описывает местность, почему и можно полагать, что у него были под рукою какие-нибудь изчезнувшие для нас записки. — Паэрле, 8: «Дмитрий, подступив к ней на 4 мили, выслал вперед» и пр. Далее, стр. 8: «Царевич не решился идти вперед и двое суток простоял на одном месте.» — В дневн. Лжедмитрия записано: «¹¹/₂₁ (ноября) под Новгородком; ¹²/₂₂ — ¹³/₂₃ там же; ¹⁴/₂₄ под замком пальба.» Всему этому указание Кониского не противоречит.

В крепости тотчас заметили отряд Бучинского; начали стрелять и бросать вверх шапки на переговоры. Бучинский подъехал к укреплениям с одинадцатью человеками. На высоте показался Басманов с зажженным фитилем в руке. На вопрос его: что вам здесь нужно? Бучинский сказал: «Я прислан моим всемилостивейшим государем, Дмитрием Иоанновичем. Он объявляет вам через меня, слугу своего, что, если вы, подобно жителям Моравска и Чернигова, покоритесь ему и ударите челом, как законному государю, то будете помилованы; если же нет, то знайте, что всех вас предаст он смерти, мужей и жен, старых и малых.» — «Государь наш, Борис, теперь в Москве», отвечал на это Басманов. «Он повелитель всей России! А тот, о ком ты говоришь, есть изменник и негодяй. Скоро он будет на колу со всеми своими клевретами! Убирайся скорее туда, откуда пришел, если хочешь остаться жив!» И вслед за этими словами раздался с крепости грохот пальбы.

Получив от Бучинского известие о таком грозном приеме мирного предложения, Отрепьев призадумался. Два дня употребил он на разведыванье, нельзя ли приискать средств к овладению крепостью посредством своих приверженцев, находящихся в составе гарнизона. Но неусыпная деятельность Басманова и верность пришедшей с ним дружины заставили остальных притаиться с их замыслами. Подсылки из стана в крепость не имели никакого успеха: соблазнителей ловили на всех пунктах, или отгоняли прочь выстрелами.

На третий день Отрепьев велел подвезти к укреплениям пушки, взятые в Чернигове, и открыть пальбу. В следующие два дня и потом всю ночь, гром пушек с обеих сторон не умолкал. Но все было напрасно. Попытки взять крепость приступом, или открыть в нее дорогу тайным подкопом и взрывом, оканчивались потерею людей. Выстреляв с досады, в течение последней ночи, весь порох, поляки, в унынии, начали совещаться, что делать. Шляхта досадовала, что до сих пор не сбылись надежды её на богатую добычу, а сопротивление Новгород-Северской крепости заставило ее думать, что в глубине России отпор будет еще сильнее. На рассвете их шумные ватаги начали уже седлать лошадей, чтоб выступить в обратный путь, как прискакали в лагерь гонцы с известием, что главный город северской области, Путивль, покорился добровольно и воевод его ведут уже к царевичу. Это важное событие возвратило полякам прежнюю твердость.

Действительно, 19 ноября, привели путивльского воеводу, окольничего Михаила Кривого-Салтыкова. Его предал товарищ его на воеводстве, князь Василий Рубец-Мосальский. Узнав расположение стрельцов к измене, он, вместе с дьяком Сутуповым, поспешил объявить себя за царевича Дмитрия и этим приобрел особенную его благосклонность. Через три дня, в течение которых приходили в лагерь известия о перехватывании приверженцами царевича Борисовых стрельцов и верных еще городовых казаков, приехали рыльчане с уведомлением, что город их покорился царевичу Дмитрию, а вслед за ними явились посланцы из Комарницкой волости и привели своих воевод. Тогда и в самой Новгород-Северской крепости зашевелились изменники: не смотря на всю грозу Басманова, восемьдесят человек перебежало к мнимому Дмитрию. Декабря 1 получено известие о сдаче Курска; еще через день — о поддаче крепкого города Кром; а потом сдались со стороны татарских степей, Борисов, Белгород, Оскол, Валуйки, Воронеж, Ливны и Елец. Там чернец Леонид, называя себя Отрепьевым, уничтожал веру в обнародованную Годуновым историю Чудовского дьякона Отрепьева, а особый отряд войска, посланный самозванцем в ту сторону по Крымской дороге, еще до вступления в русские области, поддерживал силою подготовленную Леонидом измену.

Принимая город за городом в свое подданство, Отрепьев велел свозить со всех крепостей к Новгород-Северску тяжелую артиллерию. С одной стороны, ему не хотелось оставить в тылу непокоренную крепость, с другой — отчаянное сопротивление Басманова раздражило его гордый и нетерпеливый дух. Он решился взять крепость во что бы ни стало; велел насыпать против нее новые окопы и открыл пальбу из больших пушек. Несколько дней Басманов еще крепился; наконец велел бросать вверх шапки на переговоры. Когда подъехали Отрепьевы переговорщики, Басманов просил двухнедельного перемирия, в течение которого он надеется получить известие о состоянии Москвы. Если Москва стоит не твердо, тогда он положит оружие и предаст себя милосердию Дмитрия. Отрепьев имел свои причины согласиться: он не хотел смущать сердца новых подданных и поляков зрелищем громоносной борьбы с небольшою крепостью и надеялся, в тишине перемирия, склонить к добровольному подданству русскую рать, стоявшую у Брянска, под начальством князя Дмитрия Ивановича Шуйского.

Этого можно было ожидать и по имени её предводителя, и по самим его действиям. В то время, когда доблестный воевода Басманов с горстью людей удерживал Отрепьева за Десною, он, начальствуя тремя полками, писал к царю, что не может выступить в поход без подмоги, и допустил многих из своих подчиненных разойтись по домам, под предлогом собрания новых запасов, «испроторенных во время долгого стояния» [78] . Между тем в южных украйнах, по черте от запада к востоку, на пространстве 600 верст, жители городов и деревень признали государем Дмитрия. Власть Годунова имела действие только в средних и северных областях; но и там шаткость умов дошла до угрожающей степени. Пытки, произведенные в Смоленске и в других городах над людьми светскими и духовными за вредные толки [79] , утверждали в народе сомнение, уж не в самом ли деле проявился в живых царевич Дмитрий? Иначе — как бы помогал ему польский король? Как бы пошли с ним в поход гордые литовские и польские паны? Как бы покорилась ему, мало не вся, украйна польская и литовская? Как бы, до сих пор, не нашелся человек, который бы признал его в глаза обманщиком? Кто взглянет на него, тотчас на колени и величает царским именем. Да и сам чернец Отрепьев показывался во многих местах на татарском рубеже. Стало быть, тот, кто стоит под Северским Новымгородом, не Отрепьев, а Дмитрий царевич. Такие толки носились тайно даже между людьми твердыми в верности к царю. Многие дворяне и боярские дети, под разными предлогами, оставались в своих поместьях и отчинах нетчиками, не шли в царскую рать и не высылали своих холопей. Годунов, в грамоте к духовенству [80] , называет их людьми равнодушными к гибели царства и к святой церкви, но гораздо вероятнее, что они находились под тяжким сомнением, не поднимут ли, в рати Борисовой, меча на природного государя! [81]

78

См. Собр. Гос. Гр. и Д. II, № 78. Годунов, собирая подмогу Брянской рати, пишет к патриарху и духовенству: «Войска наши вельми оскудеша: овии, прельщении тем вором, к нему предалися; многие казаки, забыв к нам крестное целование, нам изменили, а иные от долгого стояния изнурились и испроторились, в дома разошлись, и тако воям нашим зело умалившимся; многие же люди, имея великие поместья и отчины, а службы не служат ни сами, ни их дети, ни холопи, и живут в домах, не пекущеся о гибели царства и о святой церкви.»

79

Там же, стр. 175. Царь пишет выговор Смоленским воеводам, зачем они совестятся пытать людей духовным: «И вы то делаете не гораздо, что такие дела ставите в оплошку, а пишете, что у диякона некому снять скуфьи и затем его не пытали.... и вам бы велети в том пытати накрепко и огнем жечь.»

80

См. выше, примеч. 78.

81

Еще 17 августа, Хрущов, приведенный к Отрепьеву донцами, на расспросы его, говорил, что, едучи на Дон, встретился с воеводами Петром Шереметевым и Михаилом Салтыковым, и те его «один на обед, другой на ужин просили; и там Хрущов, отведя (Шереметева) на сторону, упомянул о царевиче, сказавши, о чем ему с донскими казаками говорить велено....Шереметев, пожав плечами, сказал: мы ничего не знаем.... однако догадываемся, что против иного, а не перекопского хана он (Борис) нас отправил; и, если так, то трудно воевать против природного государя.» (Собр. Гос. Гр. и Д. II, № 81.)

Видя, со всех сторон, шаткость умов, недостаток усердия и готовность к переходу на сторону страшного соперника, Годунов обратился к помощи духовенства, на верность которого еще полагался. По его грамоте, патриарх и все начальное духовенство, выслали к Калуге, сколько могли набрать в своих владениях, даточных людей. Вместе с трехполковою Брянскою ратью, это новое ополчение составило от сорока до пятидесяти тысяч человек. Главное начальство над войском поручено князю Федору Ивановичу Мстиславскому, и войско наконец двинулось против самозванца, на помощь осажденному в Новгороде Северском Басманову. Между тем духовенство в церквах и на торжищах предало Отрепьева проклятию и повестило об этом по всему государству. Но проклятие Отрепьева не произвело желанного действия на умы народа: Отрепьев и Дмитрий считались двумя разными лицами.