Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце
Шрифт:
При таких-то обстоятельствах Юрий Мнишек, все еще томимый смутным ожиданием беды, подвигался медленно с своею дочерью к Москве, и въезд их в русскую столицу, великолепный в возможной степени, и их пиры и торжества, где расточен был радостным царем всевозможный блеск пышных церемоний, своей трагической противоположностью с невидимыми опасностями тяжело волнуют душу того, кто знает, как все это кончилось.
Чтоб дать понятие, до какой степени Дмитрий рассыпал царские сокровища, не зная, в обаянии любви, как украсить, почтить и возвеличить свою невесту, исчислим одни подарки, представленные Марине в Кракове, после обручения, Афанасием Власьевым. От имени царской матери поднесен ей тогда образ Св. Троицы в золотой ризе, осыпанный драгоценными каменьями, а от имени самого царя золотой корабль, осыпанный также каменьями, гиазинтовая чарка, большие часы в футляре с трубачами и барабанщиками, перстень с большим алмазом, драгоценная запона, большая птица с алмазами и рубинами, бокал червоного золота с дорогими каменьями, серебряный вызолоченный сосуд превосходной работы, крылатый зверь, оправленный золотом и дорогими каменьями, драгоценное изображение богини Дианы, сидящей на золотом олене, серебряный пеликан, достающий для детей собственное сердце, павлин с золотыми искрами, несколько жемчужин величиною в мускатный орех, множество ниток жемчугу обыкновенного, весом вообще, если верить, более трех пуд, и целые кипы парчи и бархату. Кроме того, вручены были соответственно богатые дары самому Юрию Мнишку, жене, матери и сыну его. Но, не смотря на все прежде присланные суммы денег и эти беспримерные подарки, такова была расточительность, или бесстыдство сендомирского воеводы, что, понуждаемый царем к скорейшему выезду в Москву, он еще отговаривался невозможностью уплатить долги, сделанные в Кракове, во время обручального торжества, и вымогал от Дмитрия новые и новые суммы денег и подарки. [113]
113
Так, 3 января (н. с.), царь прислал снова в Краков воеводе 300,000, а сыну его 50,000 злотых. (Из подлинного письма Лжедмитрия, напечатанного в Собр. Гос. Гр. и Д. II, 227, видно, что он послал через Бучинского только 200,000 злотых; но, или он, опасаясь бояр, уменьшал перед ними огромность даров, или поляки из тщеславия записывали в дневнике более). При этих деньгах отданы воеводе: 1) узорочье с изображением на одной стороне Иисуса, а на другой Марии, в бриллиантах, которых было на обеих сторонах 96; 2) цепь червоного золота, осыпанная 136 бриллиантами; 3) четки из жемчужин величиною в большой горох; 4) браслеты из алмазов, переплетенных жемчугом; 3) золотой ларчик с жемчугом; 6) три слитка золота ценою в 15 тысяч злотых; 7) два большие золотые блюда и 12 малых; 8) гиацинтовая солонка, оправленная золотом; 9) гиацинтовый бокал с крышкою, оправленный золотом; 10) золотой рукомойник и таз с изящными барельефами, и 11) перстень с тремя алмазами. (Дневн. Мар. Мниш. II.)
Они въехали в Россию со стороны Смоленска. Еще за этим городом ожидали их, уже несколько месяцев, более тысячи царских людей, для встречи и провожания царицы. Во главе этого конвоя были мнимый дядя Дмитрия, Михайло Нагой, и князь Василий Мосальский. Они представили Марине, в подарок от царя, 54 белые лошади с бархатными шорами и три зимние кареты, обитые внутри соболями. Карета, назначенная собственно для Марины, была необыкновенной величины и запрягалась двенадцатью лошадьми, внутри и по бокам обита алою парчою, широкими литыми из серебра бляхами вместо бахрамы, а верх и окна были подшиты превосходными соболями; сзади кареты прикреплен был большой орел, весь из сребра с позолотою. Возницы и вершники при этих санях были все в парчовых платьях и черных лисьих шапках. В таком великолепии въехала будущая супруга царя в Смоленск, где жители и духовенство встретили ее со всевозможными знаками почитания. Афанасий Власьев, неразлучный доселе спутник свадебных гостей, ускакал из Смоленска вперед, с донесением царю о въезде в его пределы невесты, и встретил ее снова на дороге, с драгоценными подарками [114] . По просьбе Дмитрия, Юрий Мнишек с сыном и князем Вишневецким поспешили в Москву для предварительных условий касательно свадебных обрядов и церемоний, а Марина продолжала подвигаться медленно к месту своего торжества и бедствий, о которых еще на границе сказало ей вещее сердце.
114
То были: алмазная корова, бриллиантовая повязка на шляпу, алмазная запона, 4 снурка крупного восточного жемчугу, несколько десятков ниток мелкого жемчугу и двое золотых часов: одни в баране, а другие в верблюде (Дневн. Марины, Мнишек, 19).
Апреля 24, Юрий Мнишек и его спутники приблизились к столице и получили в подарок от царя по дорогому коню. Узда, стремена и прочие принадлежности сбруи на коне, назначенном для воеводы, были из чистого золота и весили 10 тысяч червонцев. Не буду описывать сделанных царскому тестю встреч от Басманова и других бояр, вместе с войском и народом. Перейдем к приемной церемонии, которая происходила на другой день и в которой поляки были поражены невиданным великолепием царского престола. К этому-то времени готовил Дмитрий произведения своих художников, стоившие ему огромных сумм и составлявшие предмет его прогулок, в послеобеденную пору дня. Он желал предстать взорам невесты и её соотечественников в величии, невозможном для короля польского.
Юрия Мнишка и его спутников провожал большой отряд стрельцов от квартиры до больших сеней Золотой Палаты, наполненных боярами, пышно одетыми. Из сеней ввели их в приемную залу. Царь сидел на троне в одежде, унизанной жемчугом, в алмазном и рубиновом ожерелье, на котором висел смарагдовый крест; на голове императорская корона, а в руке драгоценный скипетр.
Весь трон был из чистого золота, вышиною в три локтя, под балдахином из четырех щитов, расположенных крестообразно; над щитами круглый шар, а на шаре с распущенными крыльями двуглавый орел. Под балдахином также золотое распятие с огромным восточным топазом, а над самым троном образ Богоматери, осыпанный драгоценными каменьями. От щитов над колоннами висели две кисти из жемчугу и драгоценных каменьев, в числе которых находился топаз величиною более грецкого ореха. Колонны утверждались на двух лежащих серебряных львах, величиною с волка; два другие льва лежали у задних углов престола. По сторонам стояли на высоких серебряных ножках два грифа, из которых один держал государственное яблоко, а другой обнаженный меч. К трону вели три ступени, покрытые золотою парчою. У самих ступеней, по обеим сторонам, стояло перед царем по два рында в белых парчовых кафтанах, подбитых и обложенных горностаями, с золотыми цепями, висящими крестообразно на груди, и в белых сапогах. Каждый из них держал на плече небольшую широкую секиру, с украшенною золотом и драгоценными каменьями рукояткою. По левую руку царя стоял Дмитрий Шуйский, в темной, каштанового цвета бархатной и парчовой одежде, подбитой соболями. Обеими руками держал он обнаженный меч с золотым крестом. За ним стоял стряпчий с царским платком в руках. А по правую сторону трона сидел в черных бархатных креслах патриарх. Ряса на нем была из черного бархату, по краям обшита, на ладонь-шириною, жемчугом и дорогими каменьями. Перед ним держали на золотом блюде крест и в серебряном сосуде святую воду. Ниже патриарха сидели митрополиты и архиереи, а за ними — сенаторы и дворяне, из которых одни стояли, а другие сидели. На левой стороне также сенаторы и дворяне. Поляки, пришедшие с Дмитрием из Польши, стояли отдельною группою. Помост всей залы и скамьи были покрыты персидскими коврами.
Вступя в этот чертог, Юрий Мнишек, по-видимому, был поражён величием, в котором увидел будущего зятя своего. Остановясь посреди залы, он несколько времени смотрел на все молча, потом поклонился и произнес речь, в которой всего замечательнее начало: «Видя», говорил он, «своими глазами ваше императорское величество на этом троне, я не знаю, не более ли я должен удивляться, нежели радоваться. Могу ли, без удивления, смотреть на того, кто уже несколько лет считался мертвым, а теперь окружен таким величием, — кто хотя наслаждался жизнью, но для многих умер и отжил для света?.. Так, прежняя жизнь ваша, в сравнении с настоящею, была не жизнь, а смерть: судьба назначила вам обширнейшее царство, а вы скитались странником в землях чуждых! О счастье! как ты не постоянно! как ты играешь смертными!» Далее, он поздравил царя с возвращением престола, выставил его доблести, благодарил за честь, оказанную своему дому, но, как истинный поляк, не считал этой чести чрезвычайною. «Я не столь самонадеян и смел», говорил он, «чтоб быть равнодушным к такому счастью, — я вне себя от восторга; однакож, если размыслю, как воспитана дочь моя, с каким старанием от самой колыбели внушали ей все добродетели, свойственные её состоянию, — эта мысль ободряет меня, и я смело могу именовать вас своим зятем. Не буду уже говорить о том, что дочь моя родилась в государстве свободном, что отец её занимает не последнее место в королевском совете и что в нашей стране каждый дворянин может достигнуть высшей степени достоинства и почестей.»
Слушая эту речь, Дмитрий, видно, сам исполнился трогательной мысли о чудном промысле Божьем, проведшем его такими необыкновенными путями к царскому величию: он несколько раз утирал платком глаза. На приветствие воеводы отвечал за царя Афанасий Власьев, и потом Юрий Мнишек, сын его, князь Вишневецкий и польские дворяне целовали руку Дмитрия. Царь пригласил всех их к столу, но сперва весь двор отправился к обедне, и оттуда возвратились в новый дворец Дмитрия.
Автор Дневника Марины Мнишек так описывает происходившее в нем пиршество: «Дворец Дмитрия деревянный, но красивый и даже великолепный. Дверные замки в нем вызолочены червоным золотом; печки зеленые, а некоторые обведены серебряными решетками. Перед столовою, в сенях,
В следующие пять дней шли также пиры и забавы. Между тем панна Марина окончила свое торжественное шествие к русской столице и остановилась за 14 верст от неё, на лугах Москвы-реки, где, на подобие города, разбиты были для неё драгоценные шатры. Там, накануне, Дмитрий забавлялся охотою с нареченным тестем своим, убил собственною рукою огромного медведя, обедал под этими шатрами и оставил невесте, в устах усердных слуг, ужасающую и чарующую женское сердце историю опасного своего подвига [115] . Проведя дня два в отдыхе и приняв дары от московских купцов и мещан, Марина двинулась далее. Впереди ехали тысячи боярских детей, провожавших ее от самой границы, с луками и стрелами; за ними 200 польских гусар сендомирского воеводы, с белыми и красными значками на пиках; далее знатнейшие дворяне, также сын, зять и брат воеводы, все в богатых одеждах, на красивых конях турецких, которых сбруя была украшена золотом, серебром и драгоценными каменьями. Воевода ехал подле кареты своей дочери на превосходном аргамаке, в багряно-парчовом кафтане, подбитом собольим мехом; шпоры и стремена были из литого золота, с бирюзовыми накладками. Невеста сидела в карете, обитой зеленою парчою; кучер был в зеленом шёлковом кафтане; ее везли 8 белых турецких коней, выкрашенных, от копыт до половины тела, красною краскою; сбруя на них красная, бархатная, с серебряными вызолоченными застежками. За невестою в четырех каретах ехали её женщины в богатых нарядах, а по сторонам шли 300 гайдуков, очень красиво одетых в голубые суконные платья, с длинными белыми перьями на шапках-венгерках.
115
Дневн. Марины Мнишек, 28: «Царь ездил с паном воеводою на охоту. В числе разных зверей, выпустили медведя: когда никто из панов не отваживался вступить с ним в бой, вышел сам царь и, одним ударом рогатины убив медведя, саблею отсек ему голову, при радостных восклицаниях москвитян. Удар, рогатиною был так силен, что рукоятка оной разлетелась в дребезги.»
На ружейный выстрел от Москвы, приготовлено было для неё два великолепных шатра, с разостланными перед входом коврами. Марина остановилась и вступила в один из шатров, а в другой вошел отец её; обоих окружали приближенные особы. Опустясь на богатые кресла, стоявшие посередине, Марина выслушала приветственную речь от князя Мстиславского и бояр, которые, низко кланяясь, изъявляли ей свое верноподданство. Воеводе в другом шатре сделано также торжественное приветствие. Отец и дочь получили от царя новые подарки. Воеводе подарен был конь в богатейшем уборе, оцененный поляками во сто тысяч злотых, а панне Марине — двенадцать верховых коней в богатых чепраках и седлах, под дорогими покрывалами из рысьих и барсовых мехов, с золотыми удилами, с серебряными стременами; каждого коня вел особый конюх в великолепной одежде. Кроме того, прислана ей от царя вызолоченная карета, обитая внутри красным бархатом, с парчовыми, унизанными жемчугом подушками, и запряженная десятью ногайскими лошадьми в раззолоченной сбруе из красного бархату. Лошади были все белые с черными пятнами, как львы и леопарды, и так похожи одна на другую, что трудно было различить. Едва Марина поднялась с кресел, несколько знатнейших особ взяли ее на руки и посадили в новую карету. Шествие двинулось далее, между двух рядов стрельцов пеших, одетых в красные кафтаны с красною перевязью на груди, вооруженных красноложими ружьями, и конных, одетых также, но с луками и стрелами на одной и с привязанными к седлам ружьями на другой стороне. Вместе с стрельцами стояло 200 польских гусар с литаврами и трубами, которых у москвичей не было вовсе. Все московские колокола загудели разом и не умолкали до конца шествия. Впереди кареты царской невесты шло 300 гайдуков, играя на флейтах и гремя в барабаны; потом ехали, по 10 в ряд, царские гвардейцы; за ними вели двенадцать верховых лошадей, подаренных Марине. Потом ехали на конях русские дворяне и боярские дети, а за ними польские паны и сам воевода, сопровождаемый одетым по-турецки арапом. Вслед за ними медленно подвигалась вперед карета царской невесты; лошадей вели конюхи под уздцы. Карету окружали польские гайдуки, и знатнейшие русские сановники. При ней шли шесть лакеев, одетых в зеленые бархатные кафтаны с золотыми позументами и в алые плащи; по обеим сторонам её — вторая и третья сотни немецких алебардщиков. За каретою и вельможами — сотня казаков; за ними четыре конюха вели двух богато убранных верховых лошадей, принадлежащих царской невесте; потом везли собственную её карету, запряженную восемью конями серыми в яблоках, с красными хвостами и гривами. Далее, в карете шестеркою ехала её гофмейстерина, пани Казановская; за нею следовали еще 13 карет, в которых сидели польки из невестиной свиты; а позади их всадники, прибывшие с Мариною из Польши, в панцирях и в полном вооружении, с трубами и флейтами. Русская конница с своими набатами заключала шествие; а потом уже тянулся польский обоз с поклажею и припасами. Все московские колокола гудели без умолку; все барабаны грохотали; все трубы ревели; о такте и гармонии никто не думал: московская музыка тогдашняя, по словам иностранцев, похожа была больше на собачий лай, нежели на музыку; производя несносный шум, она заглушала польские флейты, но и сама терялась в говоре бесчисленного множества народу, в стуке экипажей, в топоте и ржаньи лошадей. Картина въезда Марины имела характер восточных церемоний: пышность, блеск, яркость красок и оглушительная дисгармония музыкальных инструментов.
Общая дивовижа была, однакож, возмущена внезапною бурею, которая поднялась во время шествия между Никитскою и Кремлевскими воротами. Москвичи вспомнили въезд Дмитрия и назвали это новым предзнаменованием ужасных бедствий. Умы были настроены к ожиданию смут уже одним необычайным множеством свадебных гостей. Все поляки были вооружены с головы до ног, смотрели на москвичей гордо, обходились с ними не как гости с хозяевами, но как повелители со слугами. Дмитрий отвел панам в городе лучшие дома боярские, купеческие, монастырские, и они заняли свои квартиры с такою наглостью, как будто взяли Москву приступом [116] . Хозяева с стесненным сердцем покорствовали царским гостям и с ужасом разглашали везде, что гости вынимают из повозок по пяти и по шести ружей. Тогда-то стали жалеть о Борисе, как о царе благочестивом и мудром, и везде пошел говор, что поляки с немцами намерены перебить всех горожан.
116
Сказ. о Гр. Отрепьеве, 21: «И бысть мятеж великой и крик, и вопль мног, и из дворов добрых людей мятаху и выбиваху насильно, на дворех же имаху всякие запасы, и грабляху до конца, и насилие бысть великое всем добрым людям.»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Заговор Шуйского. — Польские послы. — Сопротивление браку со стороны духовенства. — Новые причины к неудовольствиям народа. — Свадьба и коронация Марины. — Столкновение национальностей. — Наглость поляков. — Действия заговорщиков. — Дерзкие речи на площади. — Доносы. — Явные признаки мятежа. — Беспечность Дмитрия. — Ночь с 16 на 17 мая. — Мятеж. — Смерть Басманова. — Бессильный гнев, отчаяние, бегство Дмитрия. — Марина пощажена. — Стрельцы сражаются за царя. — Речь Шуйского. — Убийство Дмитрия. — Поругание тела Дмитриева. — Избиение поляков. — Бояре заглушают мятеж. — Судьба Марины. — Избрание Шуйского в цари. — Рассказы о Дмитриевом теле. — Сожжение его останков. — Слухи о его спасении.