Повесть о детстве
Шрифт:
Толпа робко зарокотала и покрыла голосишко Пантелея.
Усатый начальник выпучил красные белки и рявкнул:
– Молчать! Бараны! Слушай!
Толпа сразу угомонилась, и Пантелей опять закричал надсадно:
– Все сроки просрочены, мужики. А недоимок много.
Опись сейчас будет - имущество, скотину со двора изымут - Подожди, староста!
– опять хрипло рявкнул усатый начальник.
– Антимонию разводишь. Тут у вас все кулугуры: они все скрытые враги и обманщики. Их проучить надо, подлецов, мошенников. Сейчас на лошадях поедут урядники с сотскими по всему селу, чтобы не укрыли скот
Безбородый, криворотый, с длинными верхними зубами грызуна, писарь начал читать фамилии недоимщиков.
Я услышал имена Юлёнкова, Калягакова, Ларпвона... Писарь читал долго и называл сумму недоимки. На дедушке тоже числилось несколько рублей.
Около избы Ваньки Юлёнкова закликала, завопила Акул-шг., жена Ваньки. Где-то неподалеку истошно закричала другая баба, еще дальше - третья. Этот бабий визг стал перекатываться волнами и далеко к близко. Толпа глухо заворчала, мужики стали одурело оглядываться. Даже парнишки застыли на месте, не понимая, что случилось. По деревне лаяли встревоженные собаки. Густая толпа мужиков в затасканных, заплатанных полушубках заворошилась, заволновалась, загудела, несколько надорванных голосов закричало с отчаянием и злобой. Казалось, что эта туго сбитая толпа рванется к начальнику, к урядникам, к Пантелею и начнет молотить их палками и кольями. Но хриплый голос начальника опять оборвал эти крики:
– Молчать, болваны!
– И залаял матерной руганью.
– Какие это сукины дети смеют орать? Подать их сюда! Что это за сброд, староста? Не умеешь держать их в руках?
Сыгней с любопытством смотрел на толпу, на полицейских и щурился от смеха.
– Эх, как этот барбос чешет! А буркалы-то... словно яйца гсатает. Ну, ребята, сейчас они начнут коров и овец со двороз выгонять, по сундукам лазить. Зато Митрию Стодневу да Пантелею лафа: скупят все, а потом за шиворот схватят мужиков... Тут толкуют, что это они сами состряпали. Титок, беги домой, скажи, чтобы бабы сарафаны прятали да чтоб самовар в снег закопали.
Тит, озираясь, с искаженным от трусливой злобы лицом, сполз с "выхода" и, оглядываясь, пошел вразвалку через дорогу к нашей избе. У нашего амбара стояли мать и Катя в курточках с длинными рукавами и кутались в шали. Мать прижимала к лицу конец шали и плакала, а Катя стояла угрюмая, с окаменевшим лицом и шевелила губами - чтото сердито говорила матери. Когда Тит прошел мимо них, кивнув на избу шапкой, они пошли вслед за ним, оглядываясь и прислушиваясь не то к тому, что происходит на сходе, не то к завыванию баб на деревне.
На дворе у Пантелея вдруг забрякали разноголосые колокольчики. Истошно закричали люди, что-то грохнулось и затрещало, залягались лошади, и из ворот бешено вырвалась тройка с пустыми санями и вихрем понеслась по улице.
Вслед за нею побежали два кучера, а за ними несколькo мужиков. Толпа повернулась в сторону умчавшееся тройки, которая скрылась в облаках снега. Начальник заорал, замахал кулаками, и я увидел, как он начал бить по лицу нашего сотского, бывшего солдата, с саблей через плечо. Пантелей стоял без шапки, бледный и почтительно умолял его о чемто. Тот обернулся к нему и ткнул его кулаком в бороду.
Пантелей пошатнулся и с плачущей улыбкой продолжал умолять его, кланяясь и прижимая руку к груди.
Незаметно к нам прибежал Кузярь и, захлебываясь от смеха, победоносно притопывая валенками, захвастал:
– Вот как подрали, ага! Как рвакули, как хрястнули, думал - и мокренького от меня не останется. А они, черти, и не заметили... ямщики-то. Водку хлещут. Котенка-то я на репицу к шлее мотовязком привязал. Вцепился он в репицуто когтями, тут коренник-то и заплясал - да на дыбы, да лягаться. Ух, и шарахнули! Брякнулись об столб, об другой... и как ветром вынесло.
Сыгней схватил Кузяря за шиворот и зашипел на него, вытаращив глаза:
– Ах ты, гнида!.. Сейчас же домой! Башки тебе не скосить... Видишь, что из-за тебя делается?
Кузярь вырвался, задрал шапку на затылок и нахально заиграл глазами.
– Попробуй-ка ты так сделать, левша! Я еще им не так сделаю... Ишь нагрянули с колокольчиками! Я и самому начальнику усищи сожгу.
И, приплясывая, забарабанил скороговоркой:
Было рыло у Кирилла
Стала рваная хурда;
Били рыло у Кирилла
Благородны господа...
И угрожающе показал мне и Семе кулак: - Давайте семишник, а то окна побью.
Сема бросился за ним, но Кузярь кубарем скатился с "выхода" и исчгз в толпе.
Начальник грозно отДЖГЛ какие-то распоряженюг~Уряд-~ ники и староста с сотским окружили его и пошли во двор.
Толпа стала расходиться в разные стороны, а многие мужики побежали домой, забыв надеть шапки. Из ворот с малиновым звоном выехали тройки: две промчались в одну сторону, а одна - в другую. Отдельно, на четвертой тройке, сидел начальник. Пантелей пристроился рядом с ним неудобно, бочком. Они пересекли улицу и скрылись за кладовыми Митрия Степаныча. Урядник с саблей на боку и двое мужиков прошли вдоль избы Пантелея к Ваньке Юлёнкову, а другой урядник, тоже с двумя мужиками, направился через дорогу на наш порядок. Сыгней с испуганным лицом пошел вслед за ними.
Мы с Семой скользнули с холмика "выхода" и бегом пустились через улицу к амбарчикам - домой. Но в эту минуту на дворе у Юлёнкова опять завыла Акулина. Из ворот выбежали три черные овцы, а за ними мужик гнал хворостиной костлявую пеструю корову. За ее рога хваталась Лкулина и, падая, плакала навзрыд. Она давно лежала больная в постели, а сейчас выползла и, волочась рядом с коровой, впивалась пальцами в рога и причитала:
– Не отдам! Батюшки мои! Коровушка моя! Кормилица! Не отдам! Не предавайте смерти! Чего же делать-то будем? Пропадем, сгибнем... Пожалейте, Христа ради!
Урядник оторвал ее руки от рогов и, свирепо ругаясь, отбросил ее от себя на снег. Акулина свернулась в комок и завыла, а потом встала на колени и протянула руки к корове. Попробовала встать, но опять упала, уткнувшись головой в снег. Сам Ванька, без шапки, с искаженным от бешенства и ужаса лицом, в распахнутой шубенке, тащил за хвое г корову назад и визжал плаксиво и яростно:
– Хвост ей вырву... а не дам! Сдыхать мне, что ли?
Сволочи! Разбойники!
Он бросил хвост, одурело подбежал к мужику, который подгонял корову хворостиной, и ударил его по лицу.