Повесть о хлорелле
Шрифт:
Секретарь закончил свой моцион по теплице, повертелся на месте и, лихорадочно переступая с ноги на ногу, подумал, что следовало бы рассеять подозрения ученого, сказать ему правду, хотя бы она и не понравилась ему.
— Мы пригласили вашего сына, — произнес он с той спокойной уверенностью, которой был обязан не столько практике ученого, сколько опыту секретаря горкома партии, — и просили рассказать, чем занята ваша лаборатория. Было бы правильней поговорить с вами, но вы только оправились от болезни, и я не рискнул беспокоить вас. Мы серьезно с ним побеседовали, в одном согласились, в другом разошлись….
Разговор становился неприятным.
—
— Охотно, — согласился секретарь. — Вернемся к письму профессора Павлова. Итак, вы поедете?
— Вы полагаете, — спросил он, — что мне больше нечего делать?
— Да, — ответил секретарь.
— Спасибо, — пожимая ему руку, сказал Свиридов. — Я подумаю.
— В химии, как вы знаете, существует такой парадокс: чистая вода но проводит электрического тока, но одни грамм соли, растворенный в полутора тысячах тонн воды, делает ее электропроводной. Ваши сегодняшние речи были тем граммом соли, который инертного человека пробуждает к жизни.
После разговора с Рудневым Свиридов не скоро пришел в себя. Занятый своими мыслями, он не видел, как жена дважды заглядывала к нему и так же незаметно уходила. Сын нетерпеливо прохаживался вокруг теплицы, и уже стемнело, когда он ушел. Сотрудники сада давно разошлись, за каждым из них громко хлопала калитка, а ученый ничего не слышал. Только когда электрическая лампочка внезапно погасла, и стало темно, он направился домой.
Удивительный день! Как много неожиданного и хорошего, такого, о чем приятно подумать! Прекрасен Руднев со своей скромной печалью, с широко раскрытой душой. И как все сложилось удачно — профессор Павлов будет поражен. Хорошо бы встретиться с ним, выслушать его и как бы невзначай сказать: «Прекрасны ваши проекты, но мы их наполовину уже осуществили… Думали мы о другом, а вышло и для вас неплохо». Такое важное дело — и чуть не было упущено… Молодец Руднев, надо же уметь так тонко подойти!
О многом Самсон Данилович успел подумать, пока шел домой, только о сыне не вспомнил, словно сын не был у Руднева и ничего дурного об отце не говорил. Такова уж природа человека — в сердце, напоенном радостью, не умещается печаль.
Свиридов спешил порадовать жену, уж очень хотелось с ней поделиться, но не застал ее дома. Зато неожиданно встретил сына. Он редко бывал у родителей, и приход его сейчас был вдвойне приятен отцу. Они прошли в столовую, где на столе шумел самовар (Самсон Данилович не признавал чайников), и уселись рядом. Он налил сыну чаю, наложил в розетку варенья и придвинул нарезанный хлеб.
Когда чай был выпит, Петр спросил:
— Я видел у тебя секретаря горкома. О чем вы там толковали?
Он умолчал, что только из-за этого сюда пришел, и, прикидываясь безразличным к визиту Руднева, внимательно слушал отца.
Самсон Данилович только и ждал, когда его спросят, чтобы заговорите. С подробностями, которые, видимо, доставляли ему удовольствие, он рассказал о первой и второй встречах. Комментарии носили восторженный характер и главным образом касались высоких достоинств Руднева.
— Ты, собственно говоря, и без меня все знаешь, — закончил Свиридов, — ведь ты был у него, и вы о многом поговорили.
Сын был уверен, что отцу неизвестно о его встрече с Рудневым, и вначале смутился. Грубоватая ирония, прозвучавшая в его ответе, должна была свидетельствовать, что ему об этой встрече нечего жалеть.
— Я не думал, что ты с Рудневым так высоко взлетишь.
— Ты подумай, — со смехом сказал отец, — сложилось так, словно мы только и ждали предложения профессора Павлова.
Свиридову не хотелось сердиться, на душе у него было хорошо. Сознание, что у него снова далекая и верная цель, есть ради чего жить и трудиться, наполняло его счастьем и великодушием.
— Ты уже лучше царапай меня — Руднев тут ни при чем.
— Еще бы! Он такой же фантазер, как и ты.
— Фантазия — не всегда заблуждение, — искал примирения отец. — Она нередко — истина, пока еще не доказанная. — Словно понимая, что такой ответ не убедит сына, он с насмешливой миной добавил: — Я спросил пастуха, который пас свои стада в песках, что хорошего находит он в выжженной солнцем пустыне. Он, не задумываясь, ответил: «Здесь нет домов и все видно, стоит поднять голову, и вся земля словно на ладони…» Хороший урок для тех, кто боится глаза от земли оторвать.
Безобидный пример почему-то рассердил сына. Он вскочил с места и разразился гневной тирадой:
— Нечего прикрываться шутками, будем прямо говорить — ты давно уже перестал заниматься наукой. То, что ты собираешься делать, бессмысленно. Мы не все еще наладили на земле, не всем обеспечили страну, а ты тянешь себя и других в болото. К черту науку, которая не откликается на нужды сегодняшнего дня, копит знания неизвестно для кого и для чего. Они нужны нам сейчас, когда силы народа напряжены, когда этого требует родина.
Самсон Данилович рассмеялся. Что за странная причуда — прибегать к трафаретной лексике, когда нужен серьезный анализ!
— Да ты ретроград, — весело шутил Свиридов, — не даешь нам потянуться к свету.
Его забавляло поведение сына. Куда делась его подчеркнутая деликатность, кажущаяся мягкость и сдержанность? Он, оказывается, умеет кричать и говорить отцу дерзости. Пусть тешится мыслью, что его речи кого-то убедили.
— Ты любишь, отец, подкреплять свое мнение примерами, позволь и мне это сделать. К свету тянутся лишь молодые части растения, старые неспособны ни расти, ни куда бы то ни было тянуться…
— Ради бога тише, — взмолился Свиридов, — у меня легко и светло на душе, твой колокольный звон меня убивает. Если ты замолчишь, я в награду расскажу тебе нечто очень забавное… Очевидцы свидетельствуют, что от звона колоколов рушатся церковные своды… Народ верит, что от ослиного крика лопаются куриные яйца… В семнадцатом веке прославился виноторговец Петер в Амстердаме. Он снискал себе славу тем, что своими воплями разбивал в полчаса двадцать пять стаканов… Что же касается родины и цели в жизни, то об этом мы с тобой поговорим отдельно. — В его голосе зазвучали грусть и чувство обиды. — Я всегда знал, куда иду, к чему стремлюсь, и чего желаю. В трудные годы после гражданской войны я занимался чем угодно, ничто не смущало и не стесняло меня: читал всякого рода лекции, заведовал клубом. Мой оклад состоял из буханки черного хлеба в день, двух килограммов крупы в неделю и бутылки постного масла в месяц. Я знал, что служу делу, рассчитанному на века, — революции. И родина, и патриотизм — понятия, которые надо выстрадать, иначе их не поймешь… В жизни все патриоты: одни — своей страны, другие — своей улицы или коммунальной квартиры, а иные — своей норы, в которой, подобно ядовитому пауку каракурту, проводят всю жизнь… Не следует бросаться такими словами, как фантазер. Ремесленник им никогда не станет. Этот вид люден обходится без страсти и грез, которые нас, фантазеров, порой уводят далеко. Ремесленнику безразлично, осуществили ли его идею на ленте конвейера, обработали штампом или отлили из бронзы.