Повесть о Ходже Насреддине
Шрифт:
Он встал, отвесил ишаку почтительный поклон.
Тот обрадовался, оживился, задвигал ушами, замахал хвостом.
Но лепешки не последовало…
— Нет, хозяин, мы были здесь не вдвоем и не втроем, — сказал Ходжа Насреддин. — Разве ты не знаешь, что, помимо видимых существ, мир наполнен еще множеством невидимых, которые тем не менее понимают человеческую речь?
— Невидимые существа? Понимают человеческую речь? Это кто же такие? — усмехнулся Агабек, желая показать своей усмешкой независимость и смелость
— Это — души людей, погибших неправедной смертью, главным образом — души повешенных, — пояснил Ходжа Насреддин. — В течение некоторого времени перед тем, как предстать на суд Всевышнего, они остаются еще на земле и бродят в поисках заупокойной молитвы. Они всегда вертятся вокруг живых и бывают весьма надоедливы, пока живой не догадается помолиться за них… К тебе, хозяин, они должны особенно приставать, — добавил Ходжа Насреддин, как бы мимоходом.
— Это почему же — ко мне? — насупился Агабек.
— Скажи — в бытность твою главным городским судьей в Хорезме не приходилось ли тебе приговаривать кого-либо к повешению?
Эти слова упали на голову Агабека, как хорошая дубина, обмотанная тряпьем, — мягко, но оглушающе. Недоверчивая усмешка вмиг исчезла с его лица: он боязливо оглянулся в темноту, которая сразу стала для него живой, таинственной, глубокой и зловещей.
— Приходилось, конечно. По службе…
— Вот видишь! Но заказывал ли ты, по крайней мере, заупокойные молитвы по этим людям?
— Заупокойные молитвы?… Такое дело было бы слишком разорительно для меня. В Хорезме ловят столько разных злоумышленников!
— Вот поэтому невидимые к тебе и пристают.
— Откуда ты знаешь, что они ко мне пристают?
— Потому что они могут быть все-таки слегка видимы для изощренного зрения. Чуть-чуть, едва приметно… так, чтото вроде стеклистых червячков, плавающих в воздухе. Я давно их замечал над тобою. Да ты, вероятно, и сам их видел не раз, только не знал — кто они?
Так как Агабек был весьма толст и грузен, то, конечно, часто видел как бы плавающих перед глазами в воздухе стеклистых червячков, особенно когда приходилось ему нагибаться и снова выпрямлять спину.
— Да, видел… Но я полагал, что это от излишней крови.
— Если бы это происходило от излишней крови, тогда бы они представлялись тебе красными, ты же видишь их прозрачными, как бы бесплотными, — рассудительно ответил Ходжа Насреддин.
Против столь очевидного довода Агабек ничего не мог возразить. Слова Ходжи Насреддина тягостно поразили его мясистое воображение.
Он закинул голову, чтобы проверить — точно ли стеклистые червячки все удалились? Его толстый загривок напрягся, кровь замедлилась — и он увидел их перед собою во множестве. Он ужаснулся!
— Послушай, Узакбай! — жалобно воскликнул он. — Вот они, вот! Они здесь, никуда не исчезли!
— Успокойся, ободрись, хозяин! — сказал Ходжа Насреддин: слишком пугать Агабека не входило в его расчеты. — Это не те, другие. Так, мелочь. Те, опасные, удалились, эти же вполне безопасны.
— Ну хорошо, а как же дальше? Когда вернутся те, опасные? Ведь не могу же я теперь сидеть, спасаясь от них, в этой хибарке до конца своих дней? О Узакбай, о неразумный — зачем ты мне сказал? Раньше, когда я не знал…
— Ты легко можешь от них отделаться, хозяин. Закажи здешнему мулле поминальные службы. На год вперед. И заплати сразу. Этого хватит с избытком.
Давая такой совет. Ходжа Насреддин преследовал цель обновить из кармана Агабека чоракскую мечеть, которая своими облупившимися стенами, облезшей росписью и гнилыми столбами уже давно взывала к щедрости прихожан. Агабек был самым богатым прихожанином, но и самым скупым, — его следовало наказать.
— Конечно закажу! — воскликнул он со вздохом облегчения. — Пусть даже это мне обойдется в тысячу таньга! Подумай, сколь глубоко сидела преступность в этих людях: даже после смерти они продолжают свои бесчинства! Но, к сожалению…
— К сожалению, во второй раз их повесить нельзя, — закончил Ходжа Насреддин.
— Не обязательно вешать. Аллах мог бы наказывать их каким-нибудь другим способом.
Вот все, до чего мог возвыситься его убогий, тю-ремнопалочный разум, даже войдя в соприкосновение ^ таинственным миром, лежащим по ту сторону земного бытия!
Теперь, когда Агабек был в должной мере подготовлен, Ходжа Насреддин решил перейти к делу, то есть к той главной тайне, ради которой они сошлись в эту ночь.
Тайна оказалась поистине удивительной, способной привести в смущение любую мудрость. Она заключалась в том, что ишак, стоявший здесь же, в углу, — на самом деле вовсе не ишак, но превращенный злыми чарами в ишака наследный принц египетский, единственный сын царствующего ныне в Египте султана Хуссейна-Али.
Рассказывая Агабеку все это. Ходжа Насреддин сам удивился, как ворочается у него язык.
— Вот почему я кормлю его абрикосами и белыми лепешками, сожалея, что не могу раздобыть в этом глухом селении пищи более изысканной. О, если бы я мог подавать ему ежедневно корзину розовых лепестков, политых нектаром!
Голова Агабека, и без того затуманенная, пошла кругом. В стеклистых червячков он поверил, но в это — поверить он не мог.
— Опомнись, Узакбай, — какой он принц! Самый настоящий ишак!
— Тс-сс, хозяин! Неужели нельзя выразиться иначе? Ну почему не сказать: "этот четвероногий", или "этот хвостатый", или "этот длинноухий", или, наконец, "этот, покрытый шерстью".
— Это четвероногий, хвостатый, длинноухий, покрытый шерстью ишак! — поправился Агабек.
Ходжа Насреддин поник в изнеможении головой: