Повесть о любви
Шрифт:
— О, Лина, а у нас строят, — услышал я голос и оглянулся. Девушка стояла на пороге и удивленно смотрела на нас. Я тут же отвернулся, потому что она мне показалась существом необыкновенным, совершенно из другого мира, куда мне доступа нет и никогда не будет. И я с яростью принялся пилить дальше, уже смирившись с тем, что, как говаривали у нас в деревне, хорош квас, да не про нас. Лист штукатурки прыгал, ножовку заедало, и разрез получался кривым, бестолковым. И Мишка, стоя на козлах и глядя на мою работу, самым будничным голосом сказал:
— Лина, помоги ему, а то он руку себе оттяпает. — Я похолодел. Мне показалось,
А через час их увезли. Я не знал куда и зачем, я только видел, как они, человек сорок, садились в крытые грузовики вместе с чемоданами и чему-то весело смеялись, о чем-то беспечно говорили на непонятном языке. Из окна украдкой я наблюдал, как подхватили Лину несколько рук, и она моментально оказалась в кузове и скрылась от меня. Тогда я думал, что навсегда.
— Куда их? — стараясь быть равнодушным, спросил я Мишку.
— Не знаю. Наверное, в Беловку.
— А почему здесь не оставили?
— Так общежитие не готово. Они тут в первую ночь померзнут и смотаются назад, в свою Литву.
Литва, Литва. Я ничего не знал об этой стране. Я, кажется, впервые услышал о ней. Но вдруг какой чудесной и заманчивой показалась мне она. И я уже думал, что там живут исключительно красивые и странные люди, такие же, как девушка с распущенными волосами.
3
Через день была среда. В пять часов я вернулся с работы и, скинув сапоги, развалился в кухне на железной кроватке, служившей у нас вместо дивана. Странная скука и равнодушие овладели мной с той самой минуты, как Лина исчезла в кузове грузовика. Все мне вдруг показалось постылым и ненужным в моей жизни.
— Вон Петька уже к тебе бежит, — сказала бабушка, не одобрявшая нашей дружбы. Петька был старше меня на пять лет, и я по сей день не могу понять, почему он дружил именно со мной, всюду таскал за собой и при нужде стойко защищал от всевозможных неприятностей. Что касалось меня, то и говорить нечего — гордился я этой дружбой чрезвычайно, да и по сей день сохраняю о нем самые благодарные воспоминания. Это был веселый, разбитной деревенский парень. Высокий и стройный, с хитроватым прищуром серых глаз, он нравился всем нашим девушкам. Но это его мало заботило. У нас за сараем мы выдумывали с ним сложные танцевальные трюки, отрабатывали их и затем демонстрировали на очередных танцах в Калугино. Как-то так повелось, что у нас в Березовке не устраивали танцев, а все девчата и парни ходили в соседнее село, за полторы версты. И это тем более удивительно, что березовцы бесспорно признавались лучшими танцорами и плясунами.
Последний наш трюк мы готовили долго. А заключался он вот в чем: мы брались за руки, поворачивались друг к другу спиной, затем Петька резко перекидывал меня через себя, и мы опять оказывались лицом к лицу. Вся хитрость была в том, чтобы проделывать это мгновенно, в ходе танца, не выпадая из ритма.
— Привет. Ты это чего развалился? — удивился Петька, входя и садясь на табуретку возле кухонного стола.
— Хоть бы отдохнуть
Бабка вышла и крепко прихлопнула дверь. Так как слыла она в деревне человеком добрым, то Петька никакого внимания на ее слова и не обратил.
— Заболел, что ли? — допытывался он.
— Да нет.
— Ну так пошли, побросаемся?
Кому угодно, но Петьке я отказать не мог.
— Пошли.
И мы начали бросаться. Легко, как пушинку, перебрасывал Петька меня. То небо, то земля мелькали в моих глазах, так что наконец закружилась голова, и я попросил пощады.
— Ладно, сойдет, — решил Петька, — сегодня покажем.
А я в это время мучился над вопросом, рассказать или нет обо всем своему другу. Не знаю почему, но решил не рассказывать. Наверное, я боялся, что он может засмеяться, и тогда бы нашей дружбе пришел конец…
Раньше мне нравилась Зоя, маленькая пухленькая хохлушка, умевшая необычно громко и весело хохотать. Жила она в общежитии с подругой, имя которой я теперь забыл, и мы с Петькой частенько после танцев захаживали к ним. Петька рассказывал анекдоты, хохлушка громко смеялась, а я сидел где-нибудь в уголке и наблюдал за ними. Около часа ночи нас выпроваживали, и мы шли в свою Березовку, во всю мочь горланя песни. Было легко и спокойно, мир казался заманчивым и весь принадлежал нам. Но в этот вечер все было по-другому…
Володя умолк, задумчиво глядя в костер. Потом взял чашку с рыбой и вывалил ее в кастрюлю. Помешав ложкой и накрыв кастрюлю, он сел на прежнее место и осторожно спросил:
— Не скучно?
Я возразил, и он тихо продолжал рассказ:
— Тогда уже танцевали под радиолу. Правда, появлялась иногда и гармошка, но уже совсем редко. Этим вечером гремела радиола. Словно торжествуя свою победу над двухрядкой, она выплескивала музыку с такой силой, что ее слышно было бы в любом конце села. По крайней мере, мы ее услышали задолго до выхода к селу и невольно прибавили шагу.
Народу было битком. Сельские и приезжие, все смешались, перепутались, в фойе стоял дым коромыслом, в зале — пыль столбом. Мы с Петькой, как давно признанные танцоры, уселись прямо на сцене и со скучающим видом наблюдали за танцующими. Обратили внимание и на нас: девчата зашушукались, парни переглянулись. Меня на танцах воспринимали всерьез, может быть, потому, что постоянно видели с Петькой, а может быть, за высокий рост и степенность, которой я тщательно маскировал свою молодость. И вот мы так сидели на сцене и ждали своей музыки. Когда наконец вкрадчиво заструилась «Тиха вода», Петька негромко скомандовал: «Пошли», и мы спрыгнули со сцены.
Все взгляды обратились на нас, и сердце у меня заколотилось. В какое-то мгновение мне захотелось сбежать, казалось, что я непременно грохнусь на пол и опозорюсь. Но Петькина рука уже лежала на моем плече, и я, решительно тряхнув чубом, весело улыбнулся ему.
Начинал я вяло и неохотно, но вдруг мне представилось, что где-то здесь, в толпе, молча и выжидательно смотрящей на нас, стоит и она, девушка с распущенными волосами, и вдохновение захватило меня. Я взлетал к потолку, и падал на землю, отчаянно молотил руками и ногами, снова взлетал и снова падал, и снова немыслимые движения рук и ног, изящное вихляние телом и венец всему — я перекидываю Петьку через себя.