Повесть о любви

Сукачев Вячеслав Викторович

Звезды стояли высоко в небе, была удивительная тишина, и мы возвращались домой. Нет, возвращался один Петька, а я оставался там, в общежитии, вместе с прекрасной девушкой, которую звали прекрасным именем Лина.

В эту ночь я не спал, я не мог спать, потому что любви во мне было больше, чем сна. Любви во мне было на тысячи лет, а сна только на одно мгновение…

4

Не помню, как я прожил следующий день, помню только, что он был бесконечно длинным, гораздо длиннее, чем вся моя прежняя жизнь. И еще помню то необыкновенное состояние счастья,

восторга перед жизнью, желания совершить что-то необычное, которое владело мною на протяжении всего дня. Мишка с подозрительным любопытством смотрел на меня, но я молчал, я тщательно скрывал причину своего счастья, боясь, что о нем узнают и отберут у меня. Я был эгоистом, самым счастливым эгоистом на земле.

Меня и теперь удивляет, как, каким образом случается в человеке это мгновенное, это чудесное перевоплощение. Ведь еще за день до этого я был самым обыкновенным деревенским пареньком, любящим танцы, утреннюю рыбалку с удочкой и мечтавшим когда-то, в далеком будущем, стать капитаном. И вот одно мгновение, и я уже не тот, и я уже грущу, впадаю в меланхолию, а через сутки ликую и пьянею от жизни, задыхаюсь ею… Нет, что не говорите, а чудесно устроен человек. Щедро одарен чувствами, так щедро, что больше уже и невозможно…

Дома я едва дождался часа, когда можно было идти в Калугино. Бабка, заметив мое состояние, долго хмурилась и молча разматывала клубок шерстяных ниток. Потом не выдержала и, глядя поверх очков, насмешливо спросила:

— Ты, паря, случаем, белены не объелся?

Я засмеялся и поцеловал ее. Строгая на проявления минутных чувств, она сердито прокашлялась и недовольно заметила:

— Ты бы лучше чего почитал. Танцульки-то ведь не убегут.

— Потом, баба, не сейчас, — весело ответил я уже с порога и понесся в Калугино. С правой стороны дороги тянулся светленький березнячок, а с левой — ярко зеленели озимые: еще слабенькие, едва вылупившиеся из-под земли, они жадно и торопливо вбирали в себя солнечное тепло. И я как-то особенно остро чувствовал всю их незащищенность и слабость в природе. Солнце клонилось к заходу, где-то жгли прошлогоднюю траву, и горьковатый дым временами наносило на меня. Было тепло, просторно и счастливо, и мне, весело шагающему по дороге, казалось, что так будет всегда.

Но у самого общежития я вдруг взволновался, сник и уже через минуту был уверен, что она забыла про меня, что за день она видела множество парней и кто-нибудь ей понравился больше, чем я. Как и в минувший вечер, я долго не решался постучать, а когда наконец решился и дверь распахнулась, и на пороге опять появилась Анна, маленькая, плотная, чем-то напоминающая крепкого мужичка, я уже едва мог выговорить:

— Лина дома?

— Да, — ответила Анна и опять с любопытством осмотрела меня и громко крикнула в комнату: — Лина, к тебе пришли.

— Я на одну мьинутку и выйду, — услышал я голос Лины и отступил в коридор, прячась от веселой насмешливости Анниных глаз.

Действительно, вышла она скоро, тихо поздоровалась со мной, и мы надолго замолчали. Прислонившись спиной к стене, она что-то таинственное и непонятное мне чертила туфлей на полу, низко склонив голову. А потом так же тихо спросила:

— Куда мы пойдьем?

Я не знал, и мы просто вышли на улицу и пошли по узкой деревенской дороге, мимо деревянных домов и крохотных палисадников, за которыми тонко подрагивали слабые веточки яблонь-дикуш. В конце села, где разворачивалось строительство, мы сели на фундамент будущего нового клуба и продолжали молчать. Глупейшее и мучительное состояние, которое я никак не мог преодолеть. Тысячи мыслей проносились в голове, и ни одна не задержалась, не обрела форму слов. Пожалуй, это были самые трудные и самые глупые минуты в моей жизни.

— Вы всегда так мьного молчитье? — наконец спросила она.

— Нет, — ответил я, не зная куда девать руки да и всего себя.

— А мьне у вас нравьится.

— Да?

— Очьень. Такая рьека и лес. Много лес. Страшно.

— Почему?

— Не знайю. Мне страшно. Я одна в лес бойюсь.

— Да нет, — приободрился я, так как Лина заговорила о хорошо знакомых мне вещах, — ничего страшного. Это только так кажется, а на самом деле совсем не страшно. У нас охотники на всю зиму в тайгу уходят, и ничего.

— А вы… ходили?

Ох, как мне хотелось сказать, что да, ходил и на моем счету уже дюжина убитых медведей. Да что медведей, я и тигров ловил, тех самых, уссурийских. Но, увы, на моем охотничьем счету было всего несколько зайцев да одна глупая лисица, которая сама выскочила на ружье.

— Нет, — покачал я головой и взглянул на нее, и впервые наши глаза встретились, и в ее глазах я увидел любопытство и интерес. — Вообще-то ходил, но недалеко, здесь, рядом, — поправился я.

— А как вас зовьют?

— Володя.

— Володья, — тихо повторила она, — что это значьит?

Я не знал, и мне стыдно было, что я не знал.

Постепенно вечер переходил в ночь, и уже давно не было солнца, а с той стороны, где была моя Березовка, показался краешек необычайно красной луны. Именно в те первые дни я очень остро начал ощущать природу, замечать такие мелочи, на которые раньше не обращал внимания. И они необычайно четко запечатлелись в моей памяти…

Когда стемнело совершенно и я едва мог различать лицо сидящей Лины, мне вдруг показалось, что наступила пора для поцелуя. Это желание во мне шло не от сердца, а от ума. И безо всяких поцелуев мне было хорошо и славно сидеть рядом с Линой, слышать ее ровное, тихое дыхание, видеть ее фигуру и волосы по спине. Но нет, мне втемяшилось про поцелуй, и я уже думал, что она посчитает меня за мальчика и будет презирать, если я сейчас же не обниму и не поцелую ее. Да, много мы делаем в юности глупостей только для того, чтобы быть похожим на взрослого. Глупо устроено, что мы не используем в это время свое главное преимущество — юность, и боимся довериться своему главному советчику — сердцу. Нет, мы спешим жить и действовать от ума, и сколько бед приносит нам эта спешка…

Стоило мне подумать о поцелуе, как я тут же напрягся, сделался неловким и уже не знал, о чем говорить. Очевидно, мое состояние передалось и Лине. Она тоже притихла и больше не разговаривала со мной.

Прошло довольно много времени, и вдруг она поворачивается ко мне, я вижу в свете луны совершенно новое лицо, мягко блестящие глаза и едва приметную улыбку и слышу ее насмешливый голос:

— Володья, вы хотьели менья целовать?

«Все, — мысленно решил я, — она принимает меня за мальчика, она смеется надо мной и, конечно же, уже больше никогда не захочет гулять с таким лопухом».