Повесть о моем друге Игоре
Шрифт:
“Кла-кла” — значит конный оловянный солдатик — кавалерист.
— Нет, — говорю.
— Дядя?
“Дядя” на его языке — это пеший солдатик — пехотинец.
— Нет! — торжествую я.
Долго думает… Я уже хочу раскрыть секрет, а он говорит вдруг:
— Биби.
Додумался все-таки, какой мелкий предмет, имеющийся в его обиходе, может скрываться в руке. Значит, мысль его уже работает, рыщет среди знакомых образов и названий, помнит их, перебирает в памяти, сопоставляет и пр.
Играем с пластилином.
— Сделаем колбасу, — говорю.
Скатал ему из пластилина длинную колбаску. Игорь взял ее, раскрыл широко рот, делая вид, будто хочет откусить кусочек, а сам искоса, лукаво поглядывает на меня. Заметив, что моя рука невольно тянется, чтоб отнять у него эту “колбасу”, расплывается в улыбке.
А вот любимая его шутка. Берет со стола тарелку, поднимает над головой и делает вид, что хочет с размаху бросить на пол. Увидев у окружающих выражение ужаса на лице, громко смеется и, довольный своей шуткой, ставит тарелку на стол.
Самое длинное слово у него — это “апельсин”. Но и его он произносит на свой лад.
Гуляли с ним во дворе. Он увидел на снегу брошенный кем-то кусочек апельсиновой кожуры, наклонился над ним, внимательно осмотрел и объявил во всеуслышание:
— Нипелин!
Помимо специфических детских слов вроде: “ава”, “типти”, “бай-бай”, “ням-ням” и слов, обозначаемых лишь первым слогом, у него есть и обычные, общеупотребляемые слова, которые он произносит, однако, на свой младенческий лад, упрощая трудные для него окончания. “Банка” у него — “баня”, “щетка” — “щоня”, а себя он называет почему-то “маня”.
Занимаемся с ним рисованием. Рисую ему автомобиль. Он берет карандаш, пририсовывает в переднем окне автомобиля вертикальную черточку. Говорит: “Папа”. Во втором окне рисует черточку поменьше. Говорит: “Мама”. Рядом с папой рисует маленькую закорючку. Говорит: “Маня”.
Это значит — он с мамой и папой в автомобиле.
Если его спросить, показав на отца:
— Это кто?
Скажет:
— Папа.
— А это?
— Мама.
— А это?
— Баба.
— А ты кто?
— Маня.
Как узнать, что это слово у него значит? У него нет в языке средств объяснить это. Он знает, что он — “маня”, и это все. Я думаю, что “маня” — это мальчик, или, может быть, маленький, или малютка, как обычно зовет его Таня.
Родители научили его говорить, прощаясь, “пока”. Это для него, конечно, несравненно легче, чем длинное “до свидания”. Теперь этим своим “пока” он смешит всех родных и знакомых, и даже незнакомых: лифтерш в подъезде, продавщиц в магазинах, шоферов такси. Однажды насмешил даже милиционера, который хотел оштрафовать его отца за нарушение правил езды на автомашине.
Удивительна та изобретательность, с которой только начинающий говорить ребенок использует каждое новое слово для выражения своих мыслей. Обычно, бывая у нас, он старается втянуть в игру весь имеющийся в наличии людской состав, то есть не только меня, но и Таню с Тамарой. Иногда, однако ж, у него появляется желание играть с кем-нибудь одним, уединяясь в комнате и даже закрывая дверь, чтоб никто не мешал. В таких случаях, если появляется кто-нибудь непрошеный, он бесцеремонно выталкивает его из комнаты, упираясь руками в живот.
Однажды мы с ним играли, катая по полу мячик. Он очень увлекся этой новой для него игрой. Вдруг открывается дверь, и в комнату заглядывает Тамара. Остановившись посреди игры и нетерпеливо махнув рукой, Игорь бросает вдруг совершенно неожиданную фразу:
— Тетя, пока!
— Что “пока”? — недоумевает Тамара. — Ах, “пока”! Ну, пока так пока. Ха-ха!
Стараясь показать себя человеком необидчивым, покладистым, она закрывает дверь и удаляется, оставляя нас вдвоем.
И действительно, зачем вскакивать, оставлять игру, грубо толкать кого-то в живот, стараясь выставить за дверь, когда достаточно сказать “пока”, и умный человек поймет, что от него требуется.
Играя, Игорь бросил в ванну с водой солдатиков. Один раз промахнулся. Увидев, что солдатик упал на пол, Игорь сказал:
— Мимо!
И засмеялся.
Вечером, когда уходил домой, на него надевали пальто. Он не попал рукой в рукав и опять сказал:
— Мимо…
Но на этот раз не смеялся, может быть, потому что устал и хотел уже спать.
Несколько дней спустя гуляли с ним в парке. Развлекались тем, что пускали бумажные лодочки в ручье. Берег был высокий, поэтому лодочки приходилось просто бросать сверху. Одна из лодочек упала в воду вверх дном.
Увидев такую неудачу, Игорь и тут сказал:
— Мимо!
Не совсем точно, правда, но что сделаешь, когда маловато в запасе слов! Более подходящего не нашлось.
В его словаре почти одни существительные да междометия. Хуже всего обстоит с глаголами. Если ему надо сказать кому-нибудь: “Иди сюда” — он просто берет за руку и тащит. Если надо сказать: “Уходи” — просто выталкивает без церемоний. Один глагол он все же хорошо знает. Очень любит прятаться в шкаф, так, чтоб его закрыли дверцей снаружи. Залезет в шкаф и кричит:
— Закири! Закири!
Очень любит нашего кота Мурзика, которого называет “киса”. Приседает на корточки и, склонив голову набок, заглядывает коту в глаза. Или ложится на пол, обнимает кота за шею и пытается поцеловать. Очень сердится, когда Мурзик не желает общаться и удирает. Чтобы умилостивить своего любимца, угощает его киселем, яблоком, апельсином. Видя, что кот не прельщается этими лакомствами, выстраивает перед ним своих оловянных солдатиков, ставит перед ним свои игрушечные автомобильчики, воображая, что кот станет играть с ним в солдатики или катать автомобильчики. Исчерпав все возможности, приносит хоккейную клюшку и с размаху хочет треснуть ею беднягу Мурзика.