Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Поповский Александр Данилович

В операционной было напряженно тихо, слышалось щелкание зажимов в руках Студенцова и приглушен–ный шепот Андрея Ильича, то обращенный к операционной сестре, то к ассистирующему. Время от времени он прислушивался к тому, о чем перешептывается Мефодий Иванович с больной, или взглядом спрашивал Степанова, все ли благополучно. Тот кивком головы или движением век сообщал, что нет оснований для беспокойства. Заметив, что Мефодий Иванович вводит оперируемой болеутоляющее средство, хирург замедлял движение скальпеля и, действуя шприцем, энергичней обезболивал ткани. Это была гармония труда и чувств, слова в ней были излишни.

Яков

Гаврилович делал вид, что не замечает этой откровенной демонстрации хирургических методов Крыжановского. Впервые близко разглядев их, он не мог не воздать им должное. Не прошло мимо его внимания и другое: Андрей Ильич наряду с искусством хирурга обнаружил редкое самообладание и твердость. Забывал ли он о том, что перед ним на столе лежит его любимая Елена Петровна, старался ли об этом не думать, или, взволнованный ходом операции, ни разу не вспомнил о ней, — сказать трудно. Каждое его движение выражало уверенность, методично и твердо шел хирург к своей цели, одинаково оберегая рассекаемые ткани и самые подступы к ним. Скальпель замирал и не трогался с места, пока ассистент не зажмет кровоточащую артерию, пока хирург не убедится, не уклонился ли сосуд от своего обычного направления и не грозит ли ему угодить под нож. Хирург держался прямо, не пригибался над раной, не заслонял ее собой, дабы каждое движение его руки было отчетливо видно окружающим.

— Не надо спешить, — слышался Якову Гавриловичу шепот Сорокина, — мы без ущерба для больной можем и затянуть операцию. Мы не оглушили ее наркозом, эфира подливать не придется.

Трудно было понять, предупреждает ли, просит или поучает его Сорокин. Студенцова эти замечания не задели.

Иногда скальпель ударял по зажиму, и над ухом ассистирующего слышался приглушенный голос хирурга:

— Вы неосторожны. Нельзя так дергать ткани. Спешите лучше с зажимом, мы должны беречь каждую каплю ее крови.

И это замечание ничуть не задело Студенцоза. Упреки казались ему справедливыми. Увлеченный операцией, он действительно бывает неосторожным, не всегда щадит ткани и сосуды. Никто ему этого не говорил, тем лучше, что Андрей Ильич напомнил. Мысль о том, что у него хватило мужества признать себя неправым, доставила Якову Гавриловичу удовольствие. Как и тогда, ему казалось сейчас, что в отношениях с Андреем Ильичом общепринятые условности и связанные с ними притворство и ложь, столь необходимые в жизни, становятся излишними.

Нож давно миновал плевру, окутывающую легкое, и приближался к пищеводу.

— Мы всегда будем вас благодарить, — сказал хирург ассистирующему, — за то, что вы научили нас идти к внутренним органам этим путем, однако плевру нельзя рассекать сразу. Александр Васильевич учил нас, прежде чем рассечь, прокалывать ее, не дать воздуху прорваться и сместить органы. Пусть организм освоится с новым положением.

Он сказал это просто, как бы с единственной целью порадовать Якова Гавриловича удачной выдумкой Крыжановского. Не было в этой фразе ни иронии, ни намека на нерасположение Студенцова к хирургическим приемам Крыжановского.

Искренняя речь вызвала такой же сердечный ответ:

— Александр Васильевич правильно решил, иначе оперировать невозможно.

Когда руки хирурга и ассистирующего коснулись пищевода, где на уровне нижней трети его прощупывалась опухоль, взгляды их встретились, и Андрей Ильич взволнованно спросил:

—

Неужели желудок убирать?

Яков Гаврилович поглядел на опухоль, прощупал пищевод и сказал:

— Больная операбильна, я не вижу ничего плохого. Оставим желудок, он ей пригодится.

«Не пожалеем?» — спрашивал взгляд Сорокина.

— Я бы не удалил, — решительно произнес Студентов.

— Ладно, оставим, — не сдержав вздоха, прошептал Андрей Ильич.

«Какой сильный человек, — подумал Яков Гаврилович, — откуда у него столько выдержки?»

Несколько дней спустя директор института пригласил к себе Сорокина и после короткого разговора о состоянии здоровья Елены Петровны спросил:

— Вы все еще не отказались от намерения перейти на работу к нам?

— Хочу ли я перейти к вам на работу? — спросил ничего не подозревавший Андрей Ильич. — Я чувствую себя здесь так, как если бы провел тут целую вечность.

Яков Гаврилович мысленно отмел беззаботную интонацию и заодно смысл, вложенный Андреем Ильичом в его заявление.

— Еще бы вам не привыкнуть, ведь вы целыми днями просиживаете в палате жены… А как бы вы отнеслись, если бы я отказался вас принять?

Сорокин улыбнулся. Этого он себе представить не мог. Его добрые глаза сверкнули озорством, и с видом человека, который понимает шутку, он сказал:

— Вы этого не сделаете, если бы даже захотели. Вы можете скорее уволить меня, чем не принять.

Если бы Андрей Ильич был более наблюдателен, он почувствовал бы в голосе, каким произнесены были эти слова Студенцова, новые нотки, сдержанные и даже недружелюбные. От каждого слова веяло холодком. Яков Гаврилович твердо решил не принимать Сорокина в институт, помешать этому всеми возможными средствами. Он несомненно честный человек, искусный хирург, муж Елены Петровны, но с ним хлопот не оберешься. Неспокойный, неуступчивый, он взбудоражит тех, кто и так неспокоен, обнадежит людей, которых с таким трудом перевоспитали. Михайлов был прав — Сорокину тут нечего делать.

— А если бы я все–таки не принял вас, — не меняя интонации, которую Сорокин, увы, не понимал, продолжал директор. — Как бы вы поступили?

Андрей Ильич тем же беспечным тоном ответил:

— Я попробовал бы над тем же поработать в другом институте. Такого рода соревнование несомненно послужит на пользу науке.

Яков Гаврилович оставил на лице дежурную улыбку и, делая вид, что по–прежнему слушает Сорокина, призадумался.

Андрей Ильич шутливо описывал соревнование между институтом онкологии и другим неизвестным учреждением, а Студенцов представлял себе, как это произойдет. Вслед за мужем из института уйдет жена — Елена Петровна, за ними Степанов, Сухов и многие другие, чтобы на чужой почве вести с ним борьбу. Соревнование доставит удовольствие всем, кто желает институту всяческих бед. Талантливый забияка озлобится, и кто знает, как далеко его безумство зайдет. Спасибо за предупреждение, оно пришло кстати. Он, Студенцов, теперь знает, как поступить. Зачем вооружать безумца против себя, пусть лучше сгорает во славу науки, пусть трудится на благо института онкологии. Всегда лучше иметь друга, чем врага. Приход правовернейшего из крыжановцев благотворно подействует на других. Для них это будет равносильно призыву: «Следуйте примеру Сорокина, соглашайтесь с новым направлением, соглашайтесь со взглядами его руководителей!»