Повесть о полках Богунском и Таращанском
Шрифт:
— Убит Щорс, Денис Васильевич!
— Что?! Да ты не мели! Что ты говоришь? — закричал Денис. — А ну, посмотри мне в глаза!
Карпо поднял голову и посмотрел Денису прямо в глаза. Мурашки пробежали по спине Дениса, и сомлевшая рука едва сняла картуз. Сняли шапки все остальные бойцы и застыли на месте.
Денис не помня себя вскочил на своего Кустика и помчался вместе с Душкой на вокзал. Сердце у него обливалось кровью от скорби и гнева.
На платформе он встретил начштаба Пятьдесят седьмой дивизии Зубова, старого товарища Щорса. Зубов шел по
— Боем будут поминки Щорсу, Зубов! — сказал Денис. — Боем воздадим врагам!
— В бой! Побьем их, гадов, к чертовой матери! — крикнул Зубов.
Через полчаса две тысячи копыт ударили о берег Десны и стали.
Новый боевой приказ получен. И, объезжая ряды по строю, Денис говорил охрипшим, усталым голосом:
— Братва! Я изучил положение. Фланги открыты. Я пойду своим маршрутом по флангу справа и знаю, что так будет правильно. Кицук пойдет слева кавалерией.
— Да ты не сумлевайся, — ответил кто-то из рядов, — раз так, так так. Об чем исповедаться?
Конникам не терпелось. Рвались в бой: помнили смерть Щорса и кипели гневом и местью к врагам.
— Ну, ребята, ладно, — подтянулся Денис, оглядев насупленные лица бойцов. — За мною, марш!
Конница пошла за Денисом, как шумящий кильватер идет за буйно пошедшим флагманом. Пыль, искрясь в рассветных косых лучах, золотою канвою зашила ушедшую конницу. Впереди бежала пешая разведка из знаменитых скороходов. Правда, она вышла раньше, но и теперь равнялась с идущею рысью конницей и не хотела отставать. Кныр бежал и говорил Денису:
— Спасибо, что поверили мне, теперь я себя оправдаю.
Денис, набирая партизан в Городне для последнего боя с врагом, взял из тюрьмы добровольцев. В том числе и Кныра, просидевшего восемь месяцев с момента своего предательства.
Денис оттеснил его прочь с дороги.
— Не путайся ты под копытами, расшибу!
И Кныр убежал далеко в поле по сжатой колючей стерне, смеясь и скаля свои белые зубы.
Вот и мост.
— Во имя овса и сена! — перекрестился Душка.
— Эх, братишечки, мост видать! — крикнул Кныр и снова побежал, как борзая, рядом с Денисовым конем.
— Точи ножи, кусай сабли! — тараторил он, но, видно, стал волноваться боевым волнением. Ноздри его раздулись.
Видно, почуяв волнение всадников, приосанившихся на седлах, и лошади стали водить ушами и раздувать ноздри. Денис посмотрел мельком на Кныра, который опять что-то тараторил, но уже не слышал, о чем тот говорил. Заметил лишь возбужденное лицо его и тотчас же забыл о нем, мгновенно собранный и сосредоточенный для одного-единственного дела, вернее — для одного-единственного движения, нужного в эту минуту.
Он почувствовал себя как бы слитым из того же материала, из какого сделаны пулеметные ленты, перекрестившие его грудь.
«Пуля меня не возьмет!» — почему-то подумал Денис.
Он выхватил шашку и понесся на мост во весь карьер. Лишь только вступило
Задорный их командир в красной черкеске драл голову коня на мундштуках.
Весело ехали белые умирать, и на это задорное веселье их гневно прихмурились партизаны и разом остановились, Стали, будто кореньями впились в землю, не сшибешь. Хоть под ногами был мост, а не земля, силу земли в себе почуяли хлеборобы.
Денису передалась с запахом конского пота эта земляная сила, идущая за ним, он тяжело осел на коне.
Неожиданный переход от быстрого движения, с каким красные въехали на мост, к медленному, сдержанному ходу убийственно подействовал на неприятеля, который в азарте разлетелся и ожидал встретить такой же азарт противника.
Не доезжая трех последних саженей до места поединка, неприятель тоже остановился. Тогда Денис, уловив момент, поднял саблю и двинул свои сотни, рубясь направо и налево.
Он не оглядывался назад, и не слышал, и не видел, что там — за ним. Так и проехал он, рубясь, на тот конец моста. Только там обернулся Денис и увидел, что он один… Очнулся он, уже качаясь между конями на натянутой бурке, и спросил:
— Победили?
— А конечно! — отвечал Душка.
— А конечно! — отвечал Евтушенко.
— Что у меня порублено? — спрашивал Денис, пробуя пошевелиться.
— Не много чего порублено, а больше того потоптано, — отвечал Душка. — Да ты не сумлевайся, выходишься!
«НАЕШЬ КИЕВ!»
Старые богунские командиры — Кащеев, Коняев, Михута, Роговец — положили сами между собой не сдавать врагу больше ни одной позиции и поклялись в том именем Щорса перед бойцами.
И связались богунцы и новгород-северцы с таращанцами, с Кабулой, Калининым и Хомиченко, проделавшими после смерти батька Боженко обратный путь с не менее жестокими боями против галичан и белополя-ков— от Дубно и Проскурова до Новоград-Волынска.
Кабула пошел на Лесовщину, в тыл галичанам, и тут, соединившись с Кащеевым, ударили они со всей силой привычной скорости удара под Фасовой, разбили целую дивизию, выдвинутую заслоном от Житомира, и погнали другую дивизию — сичевиков — до местечка Чернихов.
А назавтра ударили и по этой дивизии и ворвались снова в Житомир. Странно было богунцам и таращанцам, что через день откуда ни возьмись подошла к Житомиру Сорок пятая дивизия. Каким путем шла она и где она скрывалась, не обнаруженная красными разведками Щорса, искавшими ее в течение месяца, — так и нельзя было толком понять. По-видимому, шла она от Бердичева, не давая о себе знать.
Приказ Миронова, опаздывавший на целые сутки и фиксировавший уже то, что богунцы с таращанцами выполнили по личной инициативе своих командиров, гласил: «С целью оказать содействие пробивающейся южной группе — богунской бригаде перейти в общее наступление на Житомир».