Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
— Не позволено ли будет представить господину секретарю о тех местах, каковые были бы желательны… — начал Сергей.
Но вошедший писарь перебил его:
— Его превосходительство просит к себе ваше высокоблагородие.
— Рекомендую вам наведаться в седьмую экспедицию дней через десять, — сказал, оправляя шарф и шпагу, дежурный.
— Неужто столько времени надобно? — спросил Сергей.
Но штаб-офицер уже направился к двери.
«Регистратор, повытчик, секретарь — ну и капитель! — думал Непейцын, спускаясь с лестницы. — Почище херсонского суда. Там сунул полтинник, рубль, и все завертелось. Впрочем, и тут надо попробовать. Но пока что же делать? Чем заняться?»
Когда дяденька шутя спросил, не свербит ли сердце
И в то же время Непейцын твердо знал, что не пойдет в корпус, именно чтобы не встретить ее. Конечно, хорошо бы повидать Верещагиных, генерала, некоторых учителей, дядек и себя всем показать. Потом завернуть в Греческий корпус, узнать, где и как служит Егор. Но от мысли, что может встретиться с Мертичем, что-то недоброе шевелилось в душе. Хотя понимал, что он-то ни в чем не виноват, — наоборот, выручил Соню от тяжкой жизни с матерью, но знал, что лучше, если такой встречи не будет. Скорей бы получить назначение и уехать…
Едва вытерпев ровно десять дней, Сергей отправился в коллегию. Нашел седьмую экспедицию. В двух больших комнатах тесно сидели писаря и чиновники, шелестели перьями. Пахло сургучом, пылью, потом.
Должно быть, молодость в сочетании с деревяшкой и двумя крестами располагала к Непейцыну. Первый же спрошенный писарь, пожилой, с желтым лицом под съехавшим набок париком, выслушал его и пошел от стола к столу, расспрашивая других, а потом скрылся во второй комнате.
— Аттестат вашего благородия находится во втором столе, — сказал он, возвратившись с какой-то бумагой. — Четвертого дня дело доложено его превосходительству, а они приказали отписать в канцелярию их светлости с просьбой разъяснить, что имели там под термином «назначить на должность сообразно с увечьем, а равно с известными его знаниями и способностями». — Писарь вычитал фразу по бумаге — очевидно, копии отношения.
— Но, может, я бы сам доложил его превосходительству, — сказал Сергей, — и мои желания не разойдутся с видами экспедиции?
— Никак невозможно-с, — убежденно ответил писарь, — Генерал у нас строг и отменять свои приказы не любит. Раз велел отписать в канцелярию их светлости, то до ответа и слушать ничего не пожелает. Уж я знаю-с, двадцать шестой год служу-с. — И он указал на унтер-офицерские галуны на своих обшлагах, такие затертые и засаленные, что Непейцын их не заметил.
— Так когда же мне теперь прийти?
— А позвольте узнать, вы здешние?
— Из псковского наместничества. Для сего только приехал.
— Так вот-с, завтра почта идет, — наморщив лоб, начал считать писарь. — Полагать надобно, десять дён дороги до Ясс, на ответ самое малое столько же да обратно… Словом, пожалуйте, ваше благородие, сюда через месяц, а то полтора. В конце сентября будет в самый раз. — Он поклонился, оканчивая разговор, но Сергей сунул за обшлаг с тусклыми галунами заранее приготовленную рублевую ассигнацию, отчего морщины на лбу писаря разгладились, и он добавил: — По давней службе осмелюсь дать совет вашему благородию. Первое — ежели имеете в штате светлейшего князя знакомства, просите письмом, дабы без мешкотности ответили, а второе — извольте сообщить здешнее жительство, дабы в надобности мог послать к вам вестового.
Сергей продиктовал свой адрес и просил сколь возможно ускорить отправку запроса, уж если без такового не обойтись.
— Сие не в нашем столе, но порадею, — обещал писарь.
В коридоре, за дверью экспедиции, Непейцын увидел присевших на подоконник двух офицеров-инвалидов, — у одного не было руки по самое плечо, у другого ноги ниже колена. Оба пожилые, кое-как причесанные, в заношенных мундирах.
— Эй, сударь, давно ль ходите? — окликнул Сергея безрукий.
— Две недели назад аттестат подал и нонче опять пришел.
— То я и гляжу, что новенький…
— А вы давно ль? — спросил Непейцын.
— Капитан — месяцев шесть, а у меня второй год пошел.
— Что так долго? — ужаснулся Сергей.
— Бумаг из губернии не присылают, — пожал здоровым плечом офицер и, повернувшись к собеседнику, продолжал: — Так я говорю: «Что ж мне, ваше превосходительство, в Брынские леса пешком идти да шайку там сбирать? Милостыню просить в мундире стыдно, а рубища иного не имею…»
Итак, ждать по крайней мере месяц. А то полгода бывает, год даже… Хорошо Филе — он ходит на рынок, готовит обед, что-то прибирает или за верстаком вспоминает столярное дело. И немцы заняты, снуют туда-сюда по дому, по двору, пилят, строгают, клеют. Один среди них бездельник-барин сидит сложа руки. И окна, как назло, к Петербургской стороне. С первого мига, как проснулся, все туда смотришь, где Соня живет. Не Соня теперь — Софья Дмитриевна… И думать о ней нечего…
Купил писчей бумаги, чернил, перьев и в лавке Академии наук сочинение Голикова, которым зачитывался Семен Степанович. В письме Иванову рассказал о смерти матушки, о жизни в Луках и просил, коль возможно, ускорить ответ коллегии, без которого не получить службы. Отправил письмо дяденьке с отосланным в деревню Фомой. Потом засел за чтение. Про Петра особенно интересно читать в Петербурге, где вокруг его творения — Академия наук, коллегии, таможня, торговля заграничная, Адмиралтейство…
Убирая комнату, заглянул в эти книги и Филя.
— Сходили б, Сергей Васильевич, в Кунсткамеру, — сказал он, — там государь сей из воску сделан, как живой сидит.
Непейцын пошел на другой же день. Как ни говори, стыдно — слуга указывает, а они с Дороховым когда-то уродцев в банках, одежды заморских диких жителей, монеты видели, а до Петра Великого не дошли. Зато на этот раз долго стоял перед статуей в натуральную величину, в голубом шелковом костюме. Неужто таков и был? Безумные какие-то, страшные глаза, одутловатое желтое лицо, — вот-вот закричит, забранится. Или так на статуе только, вправду другой был? Хотя не больно радовало его, что вокруг видел. Голиков пишет: казнокрадство даже главнейших сановников не раз повергало его в неописанный гнев. А теперь бы посмотреть хоть на светлейшего с приспешниками. Вот дяденька верит, что при Петре лучше было, справедливей. Возможно ли, чтобы еще шестьдесят лет государство прожило, а люди не лучше, а хуже стали?.. Но и в Древнем Риме сначала справедливая республика была, а потом узурпаторы, стяжатели…
Сергей вышел из Кунсткамеры, повернул к своей линии. И вдруг увидел знакомую фигуру. Большой, тучный, опустив глаза в землю, неся связку книг, на него по узкому тротуару шел профессор Румовский. И свернуть некуда. Авось не заметит. Но нет, когда совсем почти сошлись, поднял глаза, улыбнулся, остановился.
— Здравствуйте, Степан Яковлевич.
— Здравствуйте, мой друг, здравствуйте, герой! Вас ведь Сергеем звать! Верно? Астроном и шестьдесят лет, но память не подводит. А по отчеству?.. Нет, нет, теперь надобно. Вон я за Владимирский крест тридцать пять лет служил, а вы его с бою, разом. А сей — очаковский?.. Так без любезности скажу, лицом не больно на тяжко израненного схожи, Сергей Васильевич. Эскулапы, видно, не докучают. Когда приехали? У Верещагиных побывали? Они про вашу рану сказывали… — Румовский отступил в сторону, освобождая дорогу прохожим, положил книги на каменную тумбу и продолжал: — Неужто не были? Сходите, там сейчас в печали пребывают. Вчерась или нонче Соня с циклопом своим в Калугу уехала. Помните Сонечку? По лицу вижу, что помните. Так муж-то, подполковник, взял перевод в конный полк.